Медленный скорый поезд
Шрифт:
— И впрямь, — удивленно сказал Летун. — Малая какая…
Пастух представил Летуна Марине. Дальше потопали вместе к вертолету. Он такой один там стоял — верх беленький, низ синенький, морда тупая, стеклянная, красивая очень.
— Лучший аппарат тебе даю, Пастух, самый неюзаный, — сказал Летун. — И денег не спрашиваю.
— Летун, не гони пургу, деньги — не проблема. Скажи — сколько?
— Иди в жопу, Пастух. Помочь боевому корефану — кайф. А деньги все одно просрутся. Рад был тебя повидать, Пастух. Удачи! И вам, дамочка, всего наилучшего.
Слова, слова. Ан приятно, что Марина их слышит.
Обнялись.
— Будешь в Москве — звони, — сказал Пастух.
Телефона не сообщил.
— Непременно, — сказал Летун.
И не спросил телефона.
А движок пилот уже запустил.
— Мне очень страшно, — сказала Марина, усевшись на жесткое сиденье в пузе машины и пристегнувшись.
Она и выглядела испуганной, прибитой какой-то, что на реальную Марину никак не походило.
— А с этим мы сейчас поборемся, — сказал Пастух. — И победим. Вы же у нас замкнутого пространства опасаетесь? Так и не будет его — замкнутого. Вы на вертолетах когда-нибудь летали?
— Ни разу.
— Тогда — с почином. — И к пилоту: — Поехали, брат. Не качай сильно. Дама у нас больно опасливая…
Вертолет оторвался от бетона, повисел над ним секунду-другую и борзо рванул вперед и вверх. Марина зажмурилась, ухватилась руками за сиденье, ноги поджала, напряглась. Боялась. А и впрямь пошатывало, покачивало, как при подъеме всегда бывает, и земля уходила вниз — красивая и большая тоже, покачиваясь, уходила.
— Брат, — крикнул Пастух пилоту, — давай, как договорились!..
Тот кивнул и чуть сдвинул створку окна.
В салон ворвался холодный и острый воздух, а точнее, ветер ворвался, нагло загулял по салону. Пилот обернулся.
— Жива? — прокричал улыбаясь.
— Сейчас проверим, — крикнул в ответ Пастух. И на ухо Марине: — Откройте глаза!
Она открыла их на миг, снова зажмурила, снова открыла и сказала недоверчиво:
— Это мы что — летим?..
В салоне яро гулял холодный ветер. Открывать окна во время полета вообще-то сильно не рекомендуется, но пилот пока молчал.
— Летим, — подтвердил Пастух. — Дайте руку…
Ухватил за запястье и высунул в приоткрытое пилотом окно вертолета, где ветер был прямо-таки штормовым, холодным, колким. А внизу остались махонькие с высоты вертолетики, махонькие дома, махонькие деревья, махонькие автомобили и совсем махонькие человечки, зато стало хорошо видно, какая земля большая и в общем-то и впрямь круглая.
Пастух отпустил руку Марины, а она ее не убрала, оставила за окном.
— Как странно, — сказала. И добавила: — Я — и лечу… Но все равно страшно. Мы так долго станем лететь?
— Часа три как минимум, — сказал Пастух. — Или больше.
— И догоним поезд?
— Скорее перегоним. И встретим его на станции Зима.
— Красивое название, — сказала она. — И земля очень красивая. А мы точно не упадем?
Все-таки она боялась, видно было.
— Точно не упадем, — соврал Пастух. Вертолеты вообще-то время от времени падают с высот на землю, на своей шкуре испытано. Но это — в прошлом. — Давайте попросим пилота закрыть окно, — предложил он. — С открытым вообще-то не положено… И холодно-то как, простудимся к черту, не дай Бог… — Постучал пальцами по спине пилота, крикнул: — Задраивай, спасибо! — И к Марине опять: — У вас ничего не кружится, не болит? Вам не страшно?
— Страшно, — ответила. — Фантастически страшно. Мы так высоко над землей!.. Но как же это красиво. Я ни разу не видела — сверху…
Она прижала физиономию к окну, нос сплющила и стала смотреть на медленно-медленно ползущую под вертолетом землю. Ну, дай-то Бог, летать у нас вроде получается, подумал Пастух и умиротворенно закрыл глаза. Пока Марина наглядится на землю с высоты, можно и покемарить минуток десять — пятнадцать. Здесь, в «двадцать шестом», помнил Пастух, спалось когда-то вполне пристойно.
В полете были три часа двадцать семь минут. Можно было б и быстрее, но два раза на землю присаживались: рядом с пасекой, где пилот угостил Марину свежим медом, у него там кореш пасечником оказался, а еще у озера — круглого, ровного, как тарелка, и очень холодного. Марина умылась в нем, ладошками потрясла, сказала:
— Я теперь знаю, что летать — это не очень страшно. Когда на вертолете…
А и то верно: какое ж на вертолете замкнутое пространство? Все открыто, все доступно, хоть башку в окно высуни, охлади ярым ветерком и — как в холодной воде искупался, только сухой остался. И тоже весь холодный.
Пилот летал прежде в город Зима, знал, где там поближе к станции, к вокзалу присесть на вертолете. Высадил пассажиров в каком-то не слишком чистом поле, явно со следами хозяйственной деятельности человека.
Сказал Пастуху:
— Ближе не сяду. Но тут — рядом. Вон, метрах в двухстах грузовые терминалы видишь? А за ними — вокзал. Двадцать минут ходу. Это если неторопливо…
Попрощались, поблагодарили, пошли себе. Не двадцать, конечно, минут, но за тридцать восемь дотопали. Спросили у тетеньки в железнодорожной форме, когда московский экспресс прибывает. Та сказала:
— Минут через двадцать, ну, двадцать пять. Вы без багажа?
— Налегке, — подтвердил Пастух. — В Тулун к родственникам погостить едем.
— К каким-таким родственникам? — спросила Марина, когда тетенька отошла.
— Версия, — сказал Пастух. — Не говорить же ей, что мы от поезда отстали и на вертолете догнали. Наша правда для иных фантастикой покажется…
А потом некрепкого чайку в буфете попили, местные новости в телевизоре, висящем на стене, посмотрели-послушали, а тут их экспресс и подкатился. Как не убегал от них.