Медленный солнечный ветер
Шрифт:
В семье Димитрии не было атмосферы предрешенности. Мать по-прежнему ходила на работу, а отец, за неимением новых газет, перечитывал старые, и складывалось ощущение, что все было по-прежнему. Отец не перестал перечитывать газеты за пустой чашкой кофе, даже когда Весну забрали. Родители Димитрии, как, впрочем, и все, пытались сделать вид, что все в порядке, и лишь иногда Димка слышала, как мать по ночам всхлипывает у отца на плече. Они даже умерли вместе — решили попробовать выторговать что-нибудь в бакалейной лавке. Отец взял с собой фамильные золотые часы, а мать — брошку, которая принадлежала еще ее прапрабабушке.
Димитрия сморгнула невидимую слезу и стала постепенно продвигаться в сторону здания с широкими окнами. Веревки под ней угрожающе колыхались и дрожали, но она продолжала ползти, понимая, что если она не будет ничего предпринимать — никаких попыток — то ситуация не разрешится сама собой.
Временами веревки разъезжались, и нога или рука Димитрии скользили в образовавшуюся пропасть, но девушке удавалось вернуться в первоначальное положение, и с дико бьющимся сердцем она продолжала движение.
До спасительного окна оставалось всего около метра, когда она впервые услышала этот звук. Треск рвущейся бечевки.
Бельевые веревки были привязаны к оконным рамам, которые отчаянно скрипели, вот-вот готовые сорваться с петель. Димитрия оказалась словно посредине озера с трескающимся льдом — любое резкое движение могло повлечь за собой катастрофу, но у нее совсем не было времени, чтобы все рассчитать. На какое-то мгновение Димитрия замерла, и этого мгновения было достаточно, чтобы веревки, прицепленные к одному из окон дома для умалишенных, оборвались.
Димитрия инстинктивно вцепилась в веревки руками, безвольно на них повиснув. Другой конец импровизированного веревочного моста болтался уже где-то внизу, но девушка не позволяла себе туда смотреть, чтобы вдруг не потерять ориентацию в пространстве и не полететь камнем вниз.
Крепко стиснув зубы и стараясь не дышать, Димитрия стала подтягиваться на руках вверх, — это была ее последняя надежда спастись. Про себя она молилась, чтобы эта сторона продержалась еще каких-то несколько минут. Ей бы хватило и минуты, если уж на то пошло. Просто пусть ей повезет в последний раз в ее жизни — о большем она и не просила.
Зачем ей было выживать? Теперь Димитрия и сама не знала, но, сколько себя помнила, она всегда принимала вызовы, которые кидала ей жизнь. Когда говорят "дело принципа" — это про нее. Для нее вся жизнь — это дело принципа.
Едва Димитрия закинула ногу на подоконник, как веревки бесформенной грудой повалились вниз. Она сумела, она сделала это.
Скопившаяся за годы одиночества пыль на подоконнике сладковатым ароматом распространилась по всей комнате, где еще сохранились отголоски лекарственных запахов. Не теряя ни минуты, Димитрия ринулась в сторону двери, дернула за ручку, но замок заклинило, и дверь не поддавалась. Димитрия тихо выругалась и, отряхнув руки о балахон, в который она была одета, опустилась на пол прямо тут — у заклинившей двери, прижавшись затылком к твердой поверхности.
Дверь не представлялась ей какой-то особой проблемой — с этим она как-нибудь справится. На девушку внезапно тяжелым камнем
Димитрия невидящим взором уставилась на опустевший белый шкафчик, где аккуратным почерком на сербском было выведено "лекарства", а рядом, чуть ниже, мелким и косым было приписано — "сильнодействующие антибиотики, опасно для жизни".
Разумеется, обе полки были пусты. Найти что-нибудь, что не стащили и не разграбили беженцы, было практически невозможно. Первым делом они забирали все, что годилось в пищу, — это уже потом брали все без разбора, и не важно, что, — столярный клей или детские ползунки. Человеческая жадность человека и загубила.
И тут взгляд Димитрии зацепился за что-то маленькое и поблескивающее. Присмотревшись повнимательнее, девушка поняла, что это были маникюрные ножнички, — наверное, завалились за шкаф и остались незамеченными. Окрыленная новой идеей, она моментально забыла про усталость, встала и направилась в сторону шкафа. Расстояние между ним и стеной было ровно таким, чтобы просунуть в него руку, и Димитрия без труда вытащила заветные ножницы, но неожиданно ее пальцы наткнулись на что-то еще…
Димитрия извлекла оба предмета на свет, отложила ножнички в сторону и принялась рассматривать то, что по какой-то причине, осталось незамеченным вандалами.
Это оказалась тяжелая черная папка, покрытая толстым слоем пыли. Складывалось впечатление, будто ее не доставали из тайника с самого начала вторжения. Тыльной стороной ладони Димитрия смахнула пыль, отчего в воздухе поднялось маленькое густое облачко.
Выцветшим маркером от руки — тем же кривым почерком, которым было написано "сильнодействующие антибиотики, опасно для жизни" на шкафу, — на обложке папки было выведено "строго секретно". Для Димитрии это было все равно что "открой меня и посмотри, что внутри". То, что было запрещено, было ее слабостью.
Раскрыв папку на первой попавшейся странице, Димитрия наткнулась на измятые листы, исписанные все тем же кривым почерком вручную, что было странно для века технологий, когда практически все хранили в электронном формате. Буквы были настолько мелкими, что едва можно было разобрать написанное. К тому же, Димитрия была не сильна в сербском и понимала только отдельные фразы.
"Пациент Љ 83 не проявляет никаких признаков агрессии; переведен в общую камеру. Зрачки постоянно находятся в расширенном состоянии… объект отказывается принимать обычную пищу…"
Все это больше походило на заметки врача о состоянии больного или, как в данном случае, душевнобольного — ведь слова "переведен в общую камеру" явно относятся к сумасшедшему дому напротив. Но тогда почему эти данные были написаны врачом в папке, которую он отметил как секретную? Может, Димитрия чего-то не понимала?
Девушка продолжила чтение.
"Присланные препараты действуют точно…" Дальше слов было не разобрать: почерк пишущего становился совершенно неразборчивым, и только в конце страницы заглавными буквами было выведено: "БЕССМЕРТИЕ".