Медная шкатулка (сборник)
Шрифт:
– Звучание?! – обязательно раздавался чей-то недоуменный голос.
– Да-да. Звучание... Каждый оттенок цвета имеет свой тон... Потом я расскажу вам о цветомузыке...
Чуть ли не каждый вечер, возвращаясь с работы, из Института ядерной физики, в мастерскую заглядывал Лёня; приезжал на своем, недавно приобретенном «Москвиче»; обязательно приносил что-то поесть – какие-нибудь, купленные по пути, пирожки с капустой или рисом, еще теплые, завернутые в промасленный пакет и, для удержания температуры, обернутые его элегантным шарфом. И это было так здорово и так вовремя...
С удивлением она вспоминала,
Вера отвинчивала крышку термоса, брала с подоконника еще одну пиалу, наливала чай... с улыбкой рассказывала о детях: как, например, сегодня пятилетний Игорек, единственный сын пары молодых врачей и внук замминистра энергетики Узбекистана, минут десять благоговейно следил за тем, как Вера закрашивает на его листе вазочку с маками, потом застенчиво спросил:
– Вы не могли бы стать моей мамой? Однажды она задумчиво улыбнулась и сказала:
– Жаль, что у меня не может быть детей...
– Как?! – Лёня встрепенулся слишком горячо, слишком испуганно:
– Но... Вера... Господи, мама организует вам любого специалиста, у нее пол-Москвы друзей, вы только ска...
Она усмехнулась:
– Нет-нет... я здорова... Я имею в виду совсем иное. Ребенок должен расти в любви, понимаете? Его надо любить ежеминутно... вот как меня любил дядя Миша...
– Но я не понимаю, почему вы...
– Да все потому же... – Помолчала, нахмурилась и сказала. – А я, к сожалению, не способна любить – как писали в старых романах – «всем существом»...
– Вы клевещете на себя! – выкрикнул он с таким выражением на лице, точно она его оскорбила.
Она взяла мастихин, протянула руку к холсту... медленно соскребла бугорок засохшей краски...
– Нет, – проговорила она, вздохнув... – Наверное, где-то там, по ремесленному ведомству, всю мою душу целиком безжалостно посвятили смешению красок на палитре и замазыванию холстов...
...До позднего вечера, до тех пор, пока сторож Хамид не являлся, деликатно постукивая костяшками пальцев в дверь, – будто они бог знает чем там могли заниматься, – Лёня рассматривал написанное ею за день, помогал натягивать новый холст на подрамник, мыл кисти и каждую минуту учил ее жизни.
Кстати, немного и выучил. Она – очень медленно – стала меняться к лучшему: в одежде, в манере себя держать... Научилась слегка улыбаться, просто так, навстречу незнакомому человеку – (презумпция дружелюбия! – настаивал он, ибо знал толк в этих делах), – чего в детстве и юности не умела совсем.
Однажды она расхохоталась на какую-то Ленину шутку, и он оторопел от красоты безупречного ряда ее зубов, вдруг понимая, что впервые видит это лицо освещенным таким белоснежным эмалевым сиянием.
– Черт побери, Вера, – пробормотал он... – Этот оскал, как сильный аргумент, мы должны включить в стилевую композицию личности...
Но чаще она восставала против его педантичности, – того, что сам он называл «вниманием к каждой детали», а она – «занудливой въедливостью».
– Лёня, отстаньте от меня! Я – художник, а не светская львица! – вспыхивая, говорила Вера. – Чем, собственно, вам не нравятся эти туфли? Как вы смеете, вообще?! Я их купила
Он хватался ладонями за щеки и мучительно стонал, как будто внезапная зубная боль пронзала всю нижнюю челюсть.
– Вы не можете носить такие туфли! – с выражением зубной муки на лице говорил он. Затем вскакивал и, отмеряя широкие шаги по мастерской, читал ей лекцию о стиле одежды.
Сам он не только хорошо, со вкусом был одет, не только умел доставать у неведомых Вере спекулянтов самые добротные и модные вещи, но и обладал врожденным вкусом ко всему, что касалось стиля – одежды ли, помещений, да и просто умения себя держать. Возможно, тут сказывалось домашнее воспитание: Лёня рано, лет в пятнадцать, остался без отца, известного в Узбекистане архитектора, но мать, Маргарита Исаевна, хирург-отоларинголог, посвятила сыну всю душу, намерения, любовь... Мать и сын были нежно друг к другу привязаны, жили вдвоем в большом пятикомнатном доме на улице Кафанова, и если Лёня вечером не приезжал, Вера знала, что сегодня он ведет маму в театр или на концерт заезжего музыканта.
Саму ее он уже не пытался пристрастить к опере, после одного незадачливого посещения «Дона Карлоса», где партию главного героя исполнял отличный тенор из Кировского театра, – грузный пожилой певец, тяжело опускавшийся на одно колено и с трудом принимавший исходное положение. Потряхивая толстым задом, особенно комичным в тесных бархатных панталонах с оборками, он короткими перебежками между ариями и дуэтами пересекал пространство сцены, прижимал обе руки к своей дамской груди и выводил рулады, страдальчески поднимая брови.
Круг знакомств Леонида Волошина не поддавался исчислению: иногда Вере казалось, что он знает всех – просто всех жителей города. Хотя, конечно, этого быть не могло. Но когда они вдвоем оказывались в какой-нибудь компании – это происходило очень редко, вытащить Веру на люди было трудно, – каждый раз выяснялось, что он знаком со всеми присутствующими, и уже через минуту диктовал кому-нибудь телефон именно того человека, который «справится с этой вашей проблемой одним мизинцем!»... Вера такие вечера не любила, с неудовольствием обнаруживая в себе некоторое раздражение от того, что он ускользает, раздваивается, размноживается, и как бы перестает ей принадлежать целиком. Почему-то в их странных, неопределимых, никак ими обоими не называемых отношениях все сложилось так, что его свободное время, его забота, его мысли должны быть заняты ею... Одно слово – ангел-хранитель, денно и нощно приставленный...
Хотя иногда она спохватывалась и восставала против его опеки. И кричала, чертыхалась, грубила ему... Ему – единственному человеку, которому могла сказать все, что приходило ей в голову.
Вера повернулась к Лёне: судя по благостному выражению лица, тот наслаждался. «Как вы можете на это смотреть?!» – шепотом спросила она. – «Тихо! Оперу не смотрят, а слушают»... – «Но это безобразное пренебрежение к визуальному ряду, к образу!»... – «Я вас убью, – прошептал он. – Закройте глаза и слушайте этот великолепный голос!»... – «Закрыть глаза?!» – воскликнула она, так что зашикали вокруг. – «Вы с ума сошли?! Я художник!» – и, немедленно поднявшись, стала пробираться к выходу через возмущенных любителей оперы...