Медные колокола

Анненкова Ирина

– Микентий! – я подбавила в голос металла. – Я тебя о чем-то просила! Степа, продолжай, пожалуйста.

– Так вот, Некто, - кот бросил на домового торжествующий взгляд: что, съел, ушастый? – Этот Некто был большой и лохматый. Такой рыжевато-серый… Он попытался меня схватить! Даже схватил! Сунул меня в мешок, скрутил и стал что-то делать с моим хвостом. Но не тут-то было! Этого я уже не мог стерпеть! Я извернулся и вцепился в него всеми своими когтями, вырвался и был таков! – повествуя о своих героических подвигах, кот всё больше раздувался от гордости.

– Это был какой-то зверь или нежить? –

я попыталась вклиниться в прочувственную балладу. Но кот лишь отмахнулся.

– Попробовав моих когтей, негодяй взвыл и ударил по мне какими-то искрами. Я думаю, молниями! Вот, хвост обжег! – Степа всё больше входил в роль. Скоро придется выпускать на него домового, а то сам не угомонится. Зря, пожалуй, я так старалась научить его разговаривать. Болтливый кот – то ещё, оказывается, удовольствие!

Но тут Стёпка, по-видимому, решил продемонстрировать нам боевые раны и высунул из ушата свою гордость. Вместо роскошного пушистого хвоста из воды появился тощий мокрый прут. Увидав глаза Микеши, озарившиеся чистой радостью при виде этого позорища, кот смутился, прервал монолог, засуетился в лоханке и пробурчал:

– Ну, всё, я уже чистый, вытираться буду.

Оставив Степана сушиться на печке и доругиваться с домовым, я тихонько вышла из избы и села на серые от времени ступеньки. Было тихо. Куры с петухом куда-то попрятались, коза Манефа, поддавая любопытным носом, старательно выковыривала размокшие корки из птичьей кормушки. Домовой-дворовой Випоня, мелко переступая куриными лапами, убирался во дворе. Коровий череп уже висел на месте, воинственно посверкивая глазницами. Побитый ушат аккуратно примостился на приступочке у колодца. За высоченным, почти черным от старости и непогод частоколом теснился лес, еще пустой, едва начавший набирать почки после зимы, а пока скромно жмущийся к гордым вечнозеленым соснам. На оголенных ветках росшей у ворот березы увлеченно пререкались скворцы.

Я подперла подбородок кулаками и крепко задумалась. Если искры-молнии Степке не примерещились с перепугу, не приснились и не присочинились для красного словца (а, похоже, мой свежезаговоривший котик был очень даже склонен к устному творчеству), то нас всех, а именно меня и моих домочадцев, скорее всего, ожидают нехилые проблемы. Получалось, что Степан наткнулся в моем лесу на не особо дружелюбного настроенного мага, скорее всего – некроманта, которому зачем-то потребовался либо весь кот в сборе, либо отдельные его части. А ни для чего хорошего это понадобиться не могло…

И мне с этим магом было не справиться. Колдунья, как я уже говорила, из меня никудышная.

Семь лет назад бабушка Полеля подобрала меня, полумертвую от усталости, голода и холода, в лесу, куда меня отправила за хворостом тетка Броня, у которой я тогда жила.

Мои родители погибли во время пожара, безуспешно пытаясь вытащить из полыхающей избы братика и сестричек. Меня спасло то, что в страшный ветреный день, когда сгорела почти половина нашей деревни, я находилась у сестры отца, жившей от нас верстах в десяти. Бездетная вдовая тетушка Всемила очень любила своих племянников и частенько брала кого-нибудь из нас к себе погостить. В этот раз повезло мне. После гибели брата и его семьи, я осталась у Всемилы насовсем.

Мне

повезло дважды. У села Запутье, где жила тетушка, на поросшей кислицей и клевером горушке стоял светлый, словно полупрозрачный храм Молодого Бога. Звонкие колокола его разгоняли нежить на многие версты вокруг. Худенький светловолосый священник не жалел сил на то, чтобы уговорить селян посылать к нему детей учиться грамоте. Детей отпускали неохотно. Прихожане храма ещё готовы были терпеть подобное баловство, считая его чем-то вроде епитимьи или богоугодного дела во искупление грехов. Приверженцы же старых богов и вовсе полагали учебу блажью, мешающей их отпрыскам ударно трудиться на полях и огородах. Впрочем, особого противостояния между религиями не было, старые и новые боги вполне мирно уживались друг с другом, и дети из староверческих семей порой появлялись в домике, прилепившемся к воздушному храму.

Тетушка Всемила привела меня к отцу Яромиру сама. Я быстро выучилась читать и писать, прочла всю скромную библиотеку священника, четыре книги, имевшиеся у тетушки, а так же черный засаленный фолиант, найденный в чулане у сельского старосты его сынишкой. К огромному удовольствию отца Яромира и радости тетушки, у меня обнаружилась отличная память: однажды прочитав любой текст, я запоминала его наизусть, даже если не понимала, о чем в нем говорится (а чаще всего так и бывало).

Четыре действия арифметики мне тоже дались без особого труда.

Пару лет спустя в начале весны в наше село пришла грудная лихорадка. Никакие отвары и настойки не помогали сбить жар, унять ломоту в костях и кровавый кашель, побороть слабость. Люди ложились один за другим, чтобы больше не встать. Те, кого лихорадка почему-то не трогала, метались из избы в избу, пытаясь хоть как-то помочь умирающим, но все было, по большому счету, без толку. Почти никто из тех, кто заболел, не выжил; лишь несколько человек чудом вырвались из раскаленных трясущихся лап страшной болезни.

Так не стало тетушки Всемилы; не пощадила грудная лихорадка и отца Яромира. Я осиротела во второй раз.

Присматривать за мной взялась дальняя то ли родственница, то ли свойственница Всемилы - невесть откуда объявившаяся тетка Бронислава. Взялась не просто так – за избу. Село с трудом приходило в себя после мора, желающих опекать сироту больше не нашлось, претендентов на жилье – тоже, и вовремя подсуетившаяся Броня в один миг вселилась в наш дом. Вместе с ней приехали три узла с барахлом, кривой муж Пилип и двое толстых драчливых мальчишек, Понька и Донька, отпрыски вышеупомянутой пары.

Мне быстренько выделили угол в сенях – благо, холода уже практически кончились, вода в ведре, стоявшем под дверью, почитай что почти и не замерзала по ночам, - а также подробно очертили круг моих повседневных многочисленных обязанностей. Теперь я должна была ходить за скотиной, носить из колодца воду, убираться в избе и на дворе, заниматься огородом, готовить пищу и многое другое. Летом Пилип пристроился к деревенскому стаду – не то в пастухи, не то просто так, на подхвате, лишь бы из дому свалить. Понька с Донькой были вечно заняты тем, что дрались и ели, а тетка Броня за всеми присматривала, а также обсуждала увиденное с соседками. В общем, зажили мы просто-таки лучше прежнего!