Медовый месяц Золушки
Шрифт:
Будь Золушка неженкой, воспитанной в дворцовых покоях, она беззвучно, мягенько упала бы в обморок, вероятно. Но мыши не были в ее жизни самым страшным, она с ними даже играла иногда в отчем доме (больше не с кем было), даже музицировала для них!… Жаль, всего не объяснишь Его Величеству - он сам потеряет сознание, если такое услышит…
Во все глаза следила Золушка за гордой грациозной кобылой мужа (ох, и страдала же красавица Карма от его жестоких шпор! Но - боготворила седока, обожала, вот странность!), а до слуха доносились королевские нотации:
– Ты уж слишком
Она сказала: о Лариэле… о том, как трудно ему.
Тут они услыхали голос герцогини Гортензии: "Алкидушка! Друг мой!" - напевно звала свояченица. Золушка быстро сказала, что пойдет поискать блюдо с черносливом. В дверях они с герцогиней столкнулись, Золушка поклонилась приветливо, но та ничего не пожелала ей сказать, совсем ничего…
Едва свояченица приступила к обработке короля, он захныкал, что решительно не способен на такие вещи…
– Опять двадцать пять!
– закатила глаза герцогиня.
– Но ведь и сын ваш продолжает упираться… Нельзя же быть такими эгоистами в конце концов. Страна уже неделю сидит без творога!
– Не вся, не вся - я, например, получаю. И, знаешь, Гортензия, самодельный творог моей невестушки совершенно ничем не уступает…
– А страна ест одних гусей!
– слова Гортензии звучали, как оплеухи.
– Нельзя же только о себе думать! У всех изжога! Люди столовыми ложками хватают питьевую соду, чтоб гасить этот пожар внутри!… Нет, друг мой, вот вам последнее слово - не мое личное, а вообще всех патриотов: если принц Лариэль не найдет в себе решимости освободиться самостоятельно, - ему помогут!
– Что… что это значит?
– Сказать вам? Черным по белому?
– Не надо! Ни в коем случае!
– до синеватой бледности перепугался король. Он любил, когда - золотистым, например, по голубому, и совершенно не выносил, когда черным по белому.
– Постановили же - не огорчать… О, Боже… Мне лучше уйти в монастырь! Нет покоя… У меня давление скачет! У меня мухи перед глазами!
Герцогиня попыталась внушить ему (уже в который раз): не будь он рохлей и сделай что надо, - его уже лучшие профессора Фармазонии лечили бы. А там медицина - не чета здешней… Но он вцепился, как в якорь спасения, в эту свою няню и утешительницу! Незаменимую, видите ли!
В результате оказанного на него давления глава государства плакал, как дитя, навзрыд. Плач заглушал и слова герцогини, и его собственные. Хотя и с трудом, но можно было при желании разобрать, в чем его главная мука: у него нет своего мнения… он ни к черту не годный король…
– Все великие короли были как бы из одного куска сделаны… из одной глыбы. А я? Во мне бренчат сорок тысяч кусочков, мелких и пестрых, и каждый берет себе тот, который ему нужен. Каждый, кому не лень! Отпустите меня в монастырь! Отпустите!
Гортензия призывала его собраться, "вспомнить, какого он пола"… Напрасно: пола за собой король не признал никакого, сам себя клеймил прозвищем "интеллигент" - в общем, окончательно
Вне себя, ответных слов уже не находя, Гортензия направила туда кресло-каталку с носителем короны. Он был еще заплаканный, но уже повеселевший…
Глава пятая.
Про обстоятельства, которые любящих и любимых делают совсем чужими.
В начале 12-го часа он послал к молодой жене камеристку Терезу с прохладным сообщением: ждать его не следует, он будет всю ночь работать, ибо неотложных государственных дел - по горло…
Решалась судьба Пухоперонии - какие ж тут могут быть супружеские обиды? Она и не позволила себе этого… только носик ее порозовел на минуту-другую, но ни слезинки пролито не было. Она стала советоваться с Терезой: может, и ей не ложиться нынче, чтобы варить мужу кофе? Тереза удивлена была: помилуйте, да разве это Вашего Высочества забота? Разве некому приготовить чашку кофе для принца, ставшего у нас Первым Лицом? Спрошено это было с преувеличенным изумлением, и в тоне камеристки была еле заметная насмешка…
После этого разговора Тереза была отпущена, они пожелали спокойной ночи друг другу. Если б на этом месте была Люси-Не-Поддамся-Не-Проси, Золушка наверняка проговорила бы полночи с ней; а вот с Терезой такой дружбы не получалось…
Один раз она спросила мужа: а нельзя ли перевести Люси на должность камеристки? Чтобы не кто попало был постоянно рядом, а симпатичный тебе человек, с которым тянет поговорить по душам… Просьбой этой принц был озадачен. Этот пустяк вызвал складки у него на переносице… те складки, которые она называла "государственными" (заметила, что именно державные заботы, повалившиеся на мужа, как снег с крыши, вызывают их). Однако, Лариэль обещал ей распорядиться насчет Люси… обещал - и забыл, видимо. Ничего не изменилось. Такой души, чтобы постоянно и доверчиво можно было общаться с ней, не появилось…
Как?
– воскликнет кто-нибудь, дочитав до этого места.
– А сам Лариэль? Какие-такие подружки нужны двоим, влюбленным столь пылко и беззаветно, как принц и Золушка?!
Вроде бы, так. Но у нее, мы знаем, появилось много забот с больным капризным королем, чьи кости (и чей характер) такими хрупкими оказались, такими ломкими… А у Лариэля были высшие и свехтрудные заботы теперь: он страну спасал! И знал, что передоверить эти спасательные работы просто некому… Молодожены стали не так уж часто видеться в последние дни. И в последние ночи, как видим. Если рассказывать все без малейшей утайки, надо признать: ничего особенно нового Тереза не доложила принцессе в двенадцатом часу…