Медовый месяц

Волкова Инна

Он испугался, что после последнего слова она еще больше распсихуется, и уже пожалел, что произнес его, но, к его удивлению, она смирилась, покорно натянула юбку и, опустив голову, вся как-то сразу сникла, словно из нее выпустили воздух, и вышла из комнаты.

«Слава Богу. На сегодня концерт окончен, — с облегчением подумал он. — Но нервы у девчонки ни к черту. Надо будет поговорить об этом с отцом, разумеется умолчав о сегодняшнем инциденте, да и о нем самом тоже. Нельзя же так лакать спиртное, недолго и до второго инфаркта докатиться. Конечно, он упрямый и взбалмошный, как и его доченька, два сапога пара, но обычно он все же прислушивается к моим советам. К сожалению, не всегда…»

Глава 6

Я еще вчера заметила, что моя свекровь, впрочем, мне больше нравится называть ее по имени — Людмила, чем-то расстроена. Она мало разговаривала, за ужином почти ничего не ела и рано ушла спать, сославшись на усталость. Хотя обычно мы все втроем, я, Пашка и Людмила, подолгу сидели на кухне, пили чай с вкуснейшими вареньями, начиная от абрикосового и заканчивая вареньем из дыни, которое я попробовала первый раз в жизни и сразу полюбила. Разговаривали

обо всем. Я чувствовала себя совершенно свободно в ее обществе, хотя обычно испытывала некоторую неловкость, общаясь с людьми старше себя. Но Людмила была такой милой и простой, что хотелось говорить с ней совершенно обо всем на свете, не опасаясь, что она неверно истолкует мои слова. Где-то к часу ночи она спохватывалась, что времени уже много, а завтра рано вставать, но потом мы снова продолжали болтать. Иногда даже Пашка не выдерживал и уходил спать, а мы, как две закадычные подружки, все не могли наговориться. Поначалу я не понимала, зачем жене такого влиятельного в городе человека работать, когда она вполне могла бы позволить себе вести светскую жизнь и наслаждаться ничегонеделанием. Но оказалось, что для нее именно это ничегонеделание самое страшное. Она обожала свою профессию и, еще учась в школе, твердо решила, что станет врачом — хирургом.

Меня потряс рассказ Людмилы о первой в ее медицинской практике самостоятельной операции, которая едва не поставила крест на ее карьере. В больницу, где она работала, привезли совсем молоденькую девушку после автомобильной аварии. Она сделала все возможное, но травмы оказались слишком серьезными, и девушка умерла прямо на операционном столе. Людмила испытала сильное потрясение, считая себя виноватой в ее смерти, хотя умом и понимала, что сделала все, но сердце тем не менее ныло. А потом мать умершей девушки, потрясенная смертью единственной дочери, которая через месяц должна была стать невестой, обвинила ее в смерти дочери, мотивировав это тем, что она еще слишком молода и не обладает достаточным опытом. Людмила понимала, что несчастная женщина говорит так потому, что находится в шоке от горя. Коллеги также понимали, что ее вины здесь нет, и дружно утешали молодого врача, но сама она никак не могла успокоиться. Девушка стала являться ей в снах, словно осуждала за то, что та не смогла ее спасти. После этого случая Людмила решила уйти из больницы. Это было очень обидно, столько лет училась — и все напрасно. Но она понимала, что врач, а тем более хирург, не должен поддаваться эмоциям, иначе сделает хуже не только себе, но и больному. Ее уговорили не уходить совсем, а просто взять отпуск. Так она и сделала. Уехала в деревню к родственникам, чтобы на лоне природы забыться и прийти в себя. И так получилось, что соседская девочка, развлекаясь, прыгала с крыши сарая в стог сена и напоролась на остро заточенные грабли, оставленные кем-то. Она получила серьезные травмы. Кровь, крики родителей и ее собственные, всеобщая паника. Ближайшая больница находилась в городе, до которого было долго ехать. К тому же машины, чтобы довезти девочку до больницы, не оказалось. И тогда Людмиле пришлось применить свои профессиональные навыки. Она оказала девочке первую помощь, и, когда все же нашли машину, девочку благополучно довезли до больницы, где Людмиле самой пришлось сделать операцию. У местного врача был выходной, и он использовал его на полную катушку, налакался так, что его не могли даже добудиться.

— Если и она умрет, тогда я точно уйду из медицины, значит, сама судьба против меня, и не надо мне быть врачом, — загадала она, напряженно вглядываясь в бледное личико девочки. — А если она, дай Бог, выживет, то я вернусь в больницу.

Девочка выжила и полностью выздоровела, а Люда вернулась, не дожидаясь окончания своего отпуска, на прежнее место работы. И с тех пор она вот уже многие годы работает хирургом.

Я спросила ее:

— А в вашей практике за все годы работы наверняка были летальные исходы. Как вы их переживали? По-прежнему винили себя или привыкли?

— Привыкнуть к смерти невозможно, Машенька, — ответила она. — И на самом деле, это страшно, когда человек становится равнодушным к смерти. Смерть — это всегда боль, горе и слезы. И я испытывала каждый раз горечь и какую-то обиду, когда те, кого я оперировала, потом умирали. Особенно обидно было, когда операция проходила удачно, появлялась надежда на выздоровление, а человек умирал через несколько дней или даже недель. Не выдерживало сердце или появлялись какие-то осложнения. Но я научилась не испытывать вину за каждую смерть и не переживать ее так сильно. Я подчинила чувства голосу разума, не утратив при этом способности сострадать.

— А врач должен уметь сострадать? — спросила я.

— Обязательно — если он не испытывает сочувствия к больному, то он уже не врач, а мясник.

Меня поразили ее слова, и я потом долго не могла заснуть ночью, ворочалась с боку на бок и размышляла о нашем разговоре. Из всех наших ночных разговоров я сделала вывод, что Людмила не только милая и добрая женщина, но сильная и мужественная. Не знаю, обладаю я хотя бы половиной ее силы и мужества? Хотелось бы. Я также испытывала сожаление, что с моей мамой нам нечасто приходилось вот так откровенно беседовать. Мама растила меня одна, много работала, конечно, ей было тяжело и не всегда хватало на меня времени и сил. Мне же не хватало отца, сильной мужской руки, мужского внимания, пусть даже в чем-то сурового и жесткого. Который может наказать, если я что-то сделала не так, но зато может и защитить, если кто-то обидел, или прийти на помощь, выслушать, понять, дать совет. Я завидовала подружкам, у которых есть папы. И в отца одной из них даже была немного по-детски влюблена. Сама девчонка мне не очень нравилась, она была капризной, заносчивой и не очень умной. Но я дружила с ней, чтобы иметь возможность приходить к ней домой и видеть ее отца. Высокого красивого мужчину, с окладистой бородой и мудрыми добрыми глазами, напоминающего богатыря из сказки. Может быть, эти воспоминания и способствовали тому, что я вообразила своего свекра похожим на того отца. Но, к сожалению,

ошиблась. Тот был таким добрым и мудрым, я чувствовала, что ему доставляет удовольствие общаться с нами, соплюшками, и обращаться с нами как с равными, не делая скидок на возраст и не испытывая при этом скуки, как большинство взрослых. Он внимательно слушал мои детские вопросы и рассуждения, и как надежно и уютно я чувствовала себя в его сильных и добрых руках, когда он кружил нас со Светкой по комнате, подхватив под мышки и подбрасывая под самый потолок. Мы визжали от восторга, а у меня то сладко замирало сердце, то билось со страшной силой… В какой-то книжке я потом вычитала, что, как правило, девочки, которые растут без отца, став взрослыми, тянутся к мужчинам намного старше их и выходят замуж за тех, с которыми у них значительная разница в возрасте. Таким образом они компенсируют отсутствие отца в детском возрасте. И подсознательно ищут в муже не равного партнера, а защитника, старшего товарища, ассоциирующегося в их представлении с отцом. Может, это и верно, но на меня это правило явно не распространяется. Мне всегда нравились ровесники, а с мужчинами намного старше я испытывала неловкость и робость. Да и вообще, не понимаю, что общего может быть у людей разных поколений и опыта и, следовательно, разных принципов и взглядов на жизнь. Нет, общаться с таким человеком, если он умен, может быть полезно и интересно. Он сможет поделиться опытом, знаниями, чему-то научить, подсказать, но вот влюбиться и связать свою судьбу с таким человеком… Нет, я бы не смогла. Я представила себе Александра Владимировича, его даже про себя я называла по имени и отчеству, в роли моего супруга, и мне стало смешно. Вот уж в кого бы я никогда не смогла влюбиться. Интересно, говорит он когда-нибудь нежные слова своей жене: милая, дорогая, я тебя люблю. Невозможно представить подобные эпитеты из его уст. А когда они с женой занимаются любовью, неужели его лицо остается таким же бесстрастным и равнодушным, а в глазах не тает лед? Любопытно узнать, каким образом он делал предложение своей невесте и как все это происходило. Я как раз собиралась вчера за вечерним чаем спросить об этом у Людмилы, но она рано ушла спать, даже не закончив ужин. Сославшись на усталость и тяжелый день на работе, но я чувствовала, что дело не в усталости. Что-то ее сильно огорчило. Я видела это по ее осунувшемуся лицу, печальному голосу и потухшим глазам, в которых исчез лукавый огонек. Спрашивать, что случилось, я не решилась. Мелькнула мысль, что, возможно, они поссорились с мужем. Он как раз не пришел ночевать в эту ночь. И хотя подобное случалось иногда, когда он был сильно загружен работой, как объяснил мне Пашка, но я все равно мысленно обвинила его в плохом настроении жены, считая, что он был тому причиной. Что делать, я не испытывала симпатии к этому человеку, непонятному мне и такому чужому. Правда, после того странного разговора на балконе в полнолуние я ощутила к нему какое-то теплое чувство. И на следующее утро попыталась напомнить ему о нашей ночной беседе и прояснить для себя его слова, до конца мной не понятые. Но он так резко и даже жестко пресек мои попытки к сближению, а голубой лед его глаз обжег меня таким холодом, что я растерялась, потом обиделась и больше не возобновляла разговор. Не хочет — не надо, решила я, сухарь проклятый. Не очень-то он мне нужен. Не собираюсь ему навязываться. И вообще мы через месяц уедем, и дай Бог, не скоро еще увидимся. Правда, потом он держался со мной более мягко и даже шутил, видимо желая сгладить неприятное впечатление. И я перестала на него дуться и считать таким уж сухарем и мерзким типом. Но все-таки такой близости и симпатии, как с его женой, у нас не было, и думаю, уже никогда не будет. Что ж, не всегда все складывается так, как ты того хочешь…

Утром я проснулась довольно рано. Пашка еще спал. Мне отчего-то спать не хотелось. День обещал быть солнечным и теплым. Мы собирались с Пашкой на весь день поехать на речку. Я попыталась растолкать муженька, чтобы поскорее перекусить и поехать купаться, но мне это не удалось. Он только возмущенно мычал, натягивал одеяло и дважды лягнул меня ногой. Мне пришлось оставить эти попытки. Что-что, а поспать мой супруг любил, особенно по утрам, и поднять его, если он этого не хочет, было делом почти безнадежным. Поэтому я отправилась на кухню, чтобы в одиночестве выпить кофе и перекусить. Когда, умывшись и надев халат, я вошла на кухню, то с удивлением увидела Людмилу. Она сидела за столом, возле окна, и пила кофе. Вернее, просто сидела неподвижно, уставившись в одну точку, а перед ней стояла чашка с остывшим кофе, о котором она, похоже, совсем забыла.

Она не сразу меня заметила. Только когда я подошла совсем близко и деликатно покашляла, она подняла голову и слабо улыбнулась.

— Машенька, доброе утро. Что-то рано ты сегодня встала.

— Доброе утро, Людмила Александровна. Не спится. Солнце так ярко светит!

Она посмотрела в окно и с удивлением, словно только сейчас это заметила, произнесла:

— И в самом деле. День должен быть замечательным. Какое небо голубое и ясное, — и, обращаясь ко мне, предложила: — Садись, Машенька, выпей со мной чаю или кофе. Что ты будешь?

— Спасибо, я, пожалуй, кофе выпью. — Я достала чашку, которую уже считала своей, на ней был нарисован симпатичный львенок, кстати, мой знак по гороскопу. Сыпанула в чашку полторы ложки кофе, две песку и залила кипятком. Так повелось, что, когда мы садились к столу, я обслуживала не только себя, но и всех остальных. Подавала чашки, тарелки, наливала чай и т. д. Сначала я стеснялась, но потом привыкла. Людмила специально предоставляла мне возможность похозяйничать на кухне, чтобы я чувствовала себя свободно, как дома.

— Давайте я и вам налью, а то ваш кофе, похоже, совсем остыл, — предложила я.

Она отпила глоток и поморщилась:

— Фу, какая гадость. Терпеть не могу холодный кофе. И как это я не заметила? Задумалась, наверное.

Вскоре мы вместе пили кофе и разговаривали о каких-то незначительных вещах, о погоде, еде и прочем. Она была рассеянна, слушала меня вполуха, и, хотя старалась держаться как обычно, я чувствовала, что ее мысли витают где-то далеко и что она расстроена. Мне неловко было это делать, но я все же решилась задать вопрос: