Медведки
Шрифт:
— Вот видите. Вы в этом разбираетесь. Вы знаете, какое старье брать, а какое — нет.
Маньяки и психи — самые последовательные люди. Все мои заказчики, по крайней мере, разделяли реальность и выдумку. Этот — нет.
— Если вы хотите обставить квартиру в стиле ретро... Ну, могу я дать пару советов. Есть хороший мебельный возле Нового Рынка. Подбираешь себе мебель, указываешь на нее пальцем, ее реставрируют и доставляют на дом.
— Не старайтесь казаться глупее, чем вы есть, Семен Александрович. Если бы я хотел пригласить дизайнера, я бы
— Это называется шизофрения, — сказал я откровенно. — Вы и правда думаете, что можете заставить себя поверить в то, чего не было?
— Не ваше дело. Я же готов заплатить. Вы брались за всякое говно. За латекс и кожу. А тут брезгуете?
— Мне и правда нужны деньги, — сказал я, — иначе меня выгонят с дачи, знаете? Ну, вы наверняка знаете. А это значит, что мне придется распрощаться с моей работой. Никто не придет заказывать прекрасные и страшные истории жалкому неудачнику, который живет в обшарпанной двушке со своим старым папой. Но мне не нравится то, что вы затеяли. В этом есть что-то неправильное... я не могу объяснить вам — что. Сам не знаю.
— Пожалуйста, — сказал он, — пожалуйста. Я вас очень прошу.
Тополь за окном шумно вздохнул.
Отсюда было недалеко, я прошел пешком по неровно состыкованным серым плитам. К плитам прилипли пятипалые желтые листья платанов.
Я зашел в «Алые Паруса» на углу и купил яиц, простоквашу и упаковку молодой картошки.
— Как ваш папа? — Пышная кассирша узнала меня и улыбнулась, пробивая чек. — Что-то он давно не заходит.
— Ничего, — сказал я, — ничего. Артрит.
— А-а, — улыбка погасла мгновенно, словно выключили лампочку, и она повернулась к другому покупателю — немолодой женщине с ярко накрашенными губами. Я ее больше не интересовал.
Придерживая пакет, дно которого грозило в любой момент прорваться, я свободной рукой нащупал в кармане ключи, но дверь не открылась — что-то мешало изнутри. По-прежнему сжимая ключи в руке, я надавил на кнопку звонка, звонок был такой резкий, такой дребезжащий, что у меня заломило зубы. Никто не отозвался.
Я убрал палец с кнопки и прислушался.
Неразборчивый шум, голоса, настолько неестественные, что сразу понятно было, что разговаривают несуществующие телевизионные люди. Он что, не слышит звонка?
А если он просто не смог выключить телевизор? И телевизионные люди ходят и разговаривают со вчера? Или с позавчера?
По грязно-зеленой краске сбоку от двери тянулись глубокие царапины, словно кто-то провел огромной когтистой лапой. Это было раньше? Не было?
Я поставил пакет с продуктами на пол и с размаху ударил по двери ногой. Дерматиновая обивка хорошо гасила удар.
Может, зайти к Палычу и попросить его перелезть с его балкона на наш? Он бывший моряк, он может. Если Палыч еще трезв, конечно.
Как раз в этот момент дверь отворилась, и я чуть не упал лицом вперед, в
— Ты что, совсем с ума сошел? — спросил папа.
Он был в пузырящихся на коленях тренировочных и грязной майке, кажется, той же самой, что и неделю назад.
— Папа, я же тебя сколько раз просил, не запирайся на засов.
— Он просил. — Отец развернулся и пошел в комнату, передвигая по линолеуму несгибаемые ноги и шаркая шлепанцами. От этого звука у меня ноют зубы и мурашки по всему телу. — А если грабители?
— Кто на все это польстится? Ты посмотри, что у тебя делается!
К старости они стали скуповаты: к чудесным сталинского ампира тумбочкам с инкрустациями и гнутыми ножками привинчены пластиковые ручки, линолеум в коридоре постелен прямо поверх паркета, на кухне — поверх истертой пластиковой плитки. Он помыл пол в кухне — от середины к стенам, так что грязь черной каймой обрамляла плинтусы.
Может, дело не в скупости, в истощении жизненных сил. Зачем перестилать паркет, если догадываешься о своем сроке? Вот на такси они денег не жалели, вызывали по любому поводу — в поликлинику, на рынок... Как раз на полпути к рынку их ударила сбоку машина с дипломатическими номерами. Папа не пострадал. Он любил сидеть спереди. Чтобы разговаривать с шофером и чтобы был обзор. А мама села сзади.
Болгарский консул тоже не пострадал, но это не так важно.
Я выложил продукты на липкий кухонный стол, отодвинув бурый стакан в подстаканнике с тисненым изображением Кремля.
— Это что, импортная? — Он подозрительно оглядел пакет с длинной бежевой картошкой.
— Какая разница?
— Есть разница. Импортная дороже. Я не миллионер.
— Это я покупал ее, папа. Я.
— Ну и что? Ты тоже не миллионер. Не умеешь ценить деньги. Ты никогда не умел ценить деньги.
Я стиснул зубы, втянул в себя воздух и посчитал до десяти.
— В нашей полкило грязи. А остальное — гнилье. Папа, это же мне ее чистить.
— Ну и что? — сказал отец. — Руки не отвалятся. Эту тоже вымой как следует. Как следует, я сказал. Ошпарь ее кипятком, там могут быть микробы.
Отец боится микробов. Он все ошпаривает кипятком. Даже нежнейшие фрукты-овощи. С помидоров слезает шкурка, огурцы становятся бледными и вялыми, как тряпочка, а груши делаются бурыми, с беловатыми разводами.
Самое смешное, что в квартире ужасная грязь. У меня подошвы липли к полу. Что он пролил? Чай? Он пьет очень сладкий чай.
— Картошка, — терпеливо сказал я, — проходит термическую обработку. Она варится. Или жарится. Большинство бактерий погибает при температуре восемьдесят градусов Цельсия. Ты в курсе?
— Но навоз, — он воздел тощую руку в синих венах, — навоз остается!
— Навоз остается всегда. Он, собственно, нас окружает.
Я дочистил картошку, бросил ее в кастрюлю и залил водой. На поверхности тут же образовались тонкие контурные облачка крахмала.
— Сваришь себе. Когда захочешь. Только не забудь потом выключить газ.