Медвежьи невесты
Шрифт:
Кроме двух одинаковых улиц из одинаковых домиков-квадратов в посёлке всего-то и было, что клуб и магазин, располагавшиеся в одном бараке, единственном отличном от остальных, так как сделан он был из брёвен.
Строили посёлок заключенные. Некоторые, которым Четвёртый стал родным домом, остались здесь и отбыв наказание. Раньше строители жили в бараках, холодных, неудобных, теперь пустующих, поросших травой и малиной.
Малины вокруг было много, так и манила, душистая, девчонок, птиц и, говорят, медведей, известных охотников до лесного лакомства.
…
… Тайна досталась Юре и Ниной от прежних жильцов, уже достаточно подзаработавших и с чистой совестью вернувшихся куда-то поближе к Москве, а может быть, в одну из советских республик. Как бы то ни было, везти в такую даль охотничью собаку не резон, тем более, что здесь она значительно нужнее.
Охотничья собака сразу чует настоящего охотника, не удивительно, что Юра с Тайной сдружились с первых дней.
Юра не раз мысленно благодарил прежнего хозяина за то, что тот научил Тайну всем таёжным премудростям. Наверняка, никто иной как таёжники и придумали выражение «собака — друг человека»…
…За что отсидели Курдюк и Гнусавый, Юра не знал. Только мог предположить очевидное — клички приклеились к ним с тех самых дней, когда они обживали Урал. Теперь они люди свободные, правда, оставила зона на лицах обоих какую-то отметину, как клеймо: отсидел.
Хоть товарищами эти двое никогда Юре и не были, но гнушаться людьми никогда привычки не имел. Считал так: если просят мужики выпить с ними по рюмочке, будь уж добр, уважь.
В воздухе запахло жареным. Шашлычный дух будоражил аппетит. Ночь опустилась на землю тихим осенним листом.
Курдюк откупорил бутылочку и провозгласил незамысловатый, но всегда уместный тост «За здоровье».
Стопки дружно звякнули друг о друга.
— Закусывай, Юр! — Гнусавый протянул сковородку с шипящими кусочками.
Помимо Гнусавого и Юры на мясо у Курдюка собралось ещё человек семь, в основном, бывшие заключённые.
Юра взял несколько кусочков, вдохнул ароматный воздух:
— Баранина.
— Ага, — ответил Гнусавый.
Сковорода пошла по кругу.
— А что, ничего шашлычок, — похвалил один из дружков.
Другой решил, что пора бы снова наполнить стопки, толкнул соседа в бок: «Наливай!»
Стекло звякнуло в нетерпении, злорадно предвкушая хотя бы словесную перепалку, без которой обходится редкая пьянка, достаточно запустить, как камешек, первое словцо.
И Гнусавый, усмехнувшись, гавкнул. Одни смотрели на него слегка испуганно, другие — скалясь во весь рот.
Только Юра — с недоумением.
С ума человек что ли сошёл, лает ни с того, ни с сего.
А Гнусавый снова гавкнул, на этот раз отчётливо и громко:
— ГАВ!
— Ты что? — удивился Юра, убеждаясь, что Гнусавый, точно, сошёл с ума.
Озадаченное лицо Юры так развеселило захмелевшего уже слегка Курдюка, что он не выдержал и тоже сказал «Гав».
— Что это вы гавкаете? — заподозрил Юра неладное.
Давясь смехом
— Юр, да это ж Тайна твоя!
— Что? — Юра поперхнулся шашлыком.
От соприкосновения кулака со столом подпрыгнула пустая сковорода. Гнев Юры обрушился на головы виноватых и невиноватых, как сарай при пожаре.
А виноваты были все, кто посмел запихнуть кусочек Тайны в паршивую свою утробу.
В то время как одни только покорно защищали лицо, другие пытались ещё дать отпор.
«Юр, ну ты чё?», «Ах ты…!» — доносилось из разных углов, куда, как орехи, отскакивали негодяи.
Наконец, решив, что с них достаточно, под взглядами, в которых в разной степени смешивались жажда мести и уважение, Юра направился к двери.
… Вскоре в доме появилась новая Тайна…
36
Её звали Женька. Мечту Людочки. Девочка мечтала о ней до слёз, до отчаяния. Шмыгала от обиды носом, канючила, как заведенная, больше от безнадежности, чем и впрямь надеясь получить Женьку.
Обиднее всего было то, что такая же Женька сидела на кровати у Зойки, дочери заведующей детским садом. А ещё две такие же куклы, с каменными головами, как у настоящих младенцев и тряпичными телами, смотрели голубыми нарисованными глазищами с прилавка магазина, где ещё много всяких съедобных и несъедобных диковин.
Но ни одна из них и близко не стояла с мечтой Людочки.
«Мама, пойдём посмотрим на Женьку», — упрямо сдвинув ёршики бровей, тянула Людочка Нину в магазин и в глубине души выжидала подходящего момента, когда, задыхаясь от волнения, с колотящимся так, что, кажется, слышно всем вокруг, сердцем, осмелится тихо, но твердо снова повторить: «Мама, купи мне Женьку». Но мама, конечно же, снова возьмёт что-то нужное по хозяйству, обязательно хлеба, может быть даже яблок — сладких, зелёных, чуть сморщенных, вкуснее которых трудно что-нибудь выдумать. Ещё крупы, полкило карамели. А о Женьке забудет. Нет, не забудет, конечно. Сделает вид, что забудет. И только встретившись с умоляющими глазами дочери, не зелёными — не карими, редкого болотного цвета… Кто-то нашел точное ему определение «как военная машина». А ведь и впрямь, когда смотрит обиженно и упрямо (ни дать, ни взять генерал), что-то казарменно-неумолимое проступает в пухлом личике кудрявой девочки. Нина вздыхала и долго, терпеливо объясняла, что кукла стоит очень дорого, а денег хватает только на еду. Всё это означало, что на кровати Людочки никогда не будет красоваться Женька.
Невозможность трогать Женьку за мягкую ручку, всласть говорить с ней было большой бедой маленькой девочки. Бедой, казавшейся взрослым простым капризом. Но вскоре её вытеснило ещё большее несчастье.
Что-то страшное… что именно, Людочка не знала, но в том, что это страшное, не могло быть сомнений, случилось с их собакой Тайной. Утром Людочка вышла во двор, белый, мягкий, как пуховое одеяло, подставила личико снежинкам и закричала от ужаса. У калитки лежала Тайна. Крик не напугал собаку, и от этого стало ещё страшнее. Снег вокруг Тайны был окровавлен, а из страшного отверстия в боку сочилось красное тепло.