Медвежий вал
Шрифт:
— А теперь, — потребовал он от разведчиков, — расскажите толком, где вы оставили Малышко?
— С нами не пришел еще один наш.
— Значит, нет уже двоих?
— Выходит. Они шли последними...
Они коротко рассказали, как им удалось незаметно подползти к проволочному заграждению, прорезать проход и проникнуть в траншею. Группа захвата бросилась на часового. Тот выхватил гранату, вырвал из нее чеку, но бросить не успел. Его руку перехватил сержант. Граната, из-за которой они боролись, взорвалась. Малышко приказал хватать обоих раненых и уходить. Тут из блиндажа выскочили гитлеровцы, но по ним дали очередь из автомата...
— Все
— Честное слово, все, сам видел, — клялся Григорьев. — Фашисты еще не разобрались, в чем дело, и огня не открывали.
— И Малышко выскочил?
— Все выскочили. Когда мы бежали, позади нас что-то взорвалось. Наверное, обстрел начался, и мы только здесь увидели, что нас недостает...
«Это не обстрел, это мина. Неужели они подорвались? — подумал Крутов. — Значит, они остались там!..»
Еремеев неодобрительно вздохнул:
— Командир ваш, может быть, погиб, а вы, значит, и не оглянулись. Вот это «орлы»!
— Нас шестеро, а на руках — двое раненых. Тоже нелегко, — оправдывались разведчики.
— Все равно, так не делают.
— Так мы же их не бросили. Пойдем искать — и найдем!
— Конечно, отыщем! — подхватили остальные и, воспрянув духом, стали было выскакивать из траншеи. Еремеев задержал их.
— Подождите, а то еще на засаду напоретесь. Сейчас огоньку дадим. Может, фашисты вылезли проход заделывать или своего искать, так укроются на время. Как, минометчик, сумеешь дать с гарантией, что недолетов не будет?
— Сколько угодно, — ответил офицер-минометчик. — У меня эти окопы пристреляны.
С быстрым гаснущим стоном пронеслись мины и стали рваться, разбрасывая искры в том месте, где происходил поиск.
Из полка позвонил вначале начальник штаба, потом Кожевников, тут же передавший трубку Чернякову, и все говорили об одном: «Найти!»
А Черняков добавил:
— Оставить Малышко — это неслыханный позор для полка. Не уходить, пока не найдут.
Зайков, узнав про такое дело, примчался на передовую и, как тень, ходил за Крутовым. Поиски тянулись долго. Черняков несколько раз звонил в роту, справлялся, не вернулись ли разведчики. Он тревожился и не ложился спать. Телефонисты приникли к трубкам, прислушивались к разговорам на линии. Полк не спал.
Но вот раздались осторожные шаги, тихий разговор — и перед окопами показались разведчики: они кого-то несли на плащ-палатке.
— Нашли? — нетерпеливо спросил их Крутов.
— Один вот только... — разведчики опустили свою ношу, и он увидел погибшего. Лица нельзя было разобрать в темноте.
— Кто же это? — с тревогой спросил он, склоняясь над убитым, чтобы лучше его распознать.
— Разведчик это, товарищ капитан... Малышко нет! — ответили ему.
— Нет? — глухо от подступившего гнева спросил Крутов. — Так вовсе и нет? Может быть, он и не ходил с вами в поиск?
— Все обыскали. Нет! — хмуро отвечали разведчики. Стояли они усталые, озлобленные неудачей, решительно уверенные в том, что дальнейшие поиски ни к чему хорошему не приведут.
— Что ж, бросить поиски?.. — Крутову стоило невероятных усилий сдерживать себя.
— Подумайте сами, товарищ капитан, — заговорил разведчик. — Немцы наверняка сейчас своего ищут, проход заделывать будут. Тут погибнуть — раз плюнуть!..
В разведке потерять человека нехитро, но оставить даже погибшего
Вот они стоят потупившись, шесть молодых, здоровых бойцов. Им можно приказать, и они пойдут еще и еще раз, будут ходить до утра, но что толку? Они потеряли веру в спасение своего командира, а человек, потерявший веру, уже не воин. Слишком хорошо это было известно Крутову, и тем горше было примириться с мыслью, что Малышко погиб...
«Он знал, на что идет, предчувствие не обмануло его. А я еще уверял его, что все будет в порядке», — подумал Крутов, вспоминая вчерашний разговор. Надо действовать самому, иначе все их разговоры о дружбе и верности превращались в болтовню, в лицемерие, в обман. Действовать, а не терять время. Действовать, иначе стыд, презрение к самому себе не позволят ему смотреть людям в глаза. Подлость можно скрыть от людей, но не от своей совести.
Разведчики молчали угрюмо: они считали дело оконченным. Он читал в их душе мысль, которую они не смели высказать ему, но которая угадывалась в упрямо обращенных к земле взорах: «Приказать легко, а попробовал бы сам...»
— Что ж, поищу сам! — с сердцем проговорил Крутов.
Выхватив из кобуры пистолет, он с размаху сунул его за пазуху и, не сказав больше ни слова, выпрыгнул из окопа. Ушел один, гордо, зло.
Зайков опомнился первым и побежал догонять его. Еще один человек — Григорьев — отделился от разведчиков. Вдвоем они присоединились к Крутову.
— Товарищ капитан, чего же вы один?
Григорьеву дорога была знакома, и, когда до проволочных заграждений осталось недалеко, он пошел первым. Поползли. Впереди смутно выделялись березовые колья.
— Вот, — прошептал Григорьев. — Мина!
В земле была небольшая воронка от противотанковой мины. Крутов ощупал ее всю руками и нашел кусок уцелевшей от обшивки доски. Запах сгоревшего тола еще не успел развеяться в воздухе. Мины в деревянных коробках.. То они рвутся только под большой тяжестью, то достаточно легкого толчка, чтобы чека сорвалась со своего места... «И надо же было случиться, что они наткнулись именно на такую!» — подумал он.
— Здесь мы нашли убитого, — шептал Григорьев. — Кругом мины, осторожнее надо.
Оставив Зайкова наблюдать, Крутов и Григорьев метр за метром ощупывали землю вокруг, осторожно минуя чуть примаскированные дерном мины, уложенные с расчетом, что снег прикроет их, а вьюги заровняют поверхность снежного поля.
— Нет? — спросили они друг друга, когда первый круг был замкнут. — Еще разок, чуть подальше возьмем!
И снова поползли, осторожно вслушиваясь в шорохи. Гитлеровцы заделывали проход: то что-нибудь стукнет, то зазвенит проволока, накидываемая на колья, то вырвется приглушенный кашель.