Мефодий Буслаев. Лёд И Пламя Тартара
Шрифт:
Меф хотел телепортировать продукты из супермаркета, но вспомнил, что лишняя магия сейчас нежелательна. Еще засечет кто-нибудь. Им же надо сидеть тихо и осторожно. Пришлось ограничиться яичницей.
Когда Меф вернулся в комнату, Ната и Чимоданов сидели рядом на одном диване. Сидели, как паиньки. Тут же, обмотанный с ног до головы скотчем, лежал Зудука. Выражение лица у него было затаенно-мстительное.
Меф оглядел комнату. Последний раз он заглядывал сюда зимой. Тогда мебель в комнате была самая спартанская: диван и старинный шкаф с изогнутыми ножками. Тогда еще, помнится, Меф подумал
С зимы в комнате мало что изменилось. Разве что сюда перекочевали кое-какие запчасти и – жуть какая! – сварочный аппарат. Кроме того, в четырехугольнике света у окна появился мольберт. Не тот хлипкий переносной ящик на дрожащих раздвигающихся ногах, который берут с собой на природу, но конкретный серьезный мольберт, почти станок, что встречается в солидных мастерских.
На мольберте был установлен холст на подрамнике, с почти законченной картиной. Вблизи картина казалась хаосом красок и ничем больше, но стоило отойти на три-четыре шага, как она неожиданно обретала смысл. Ты понимал, что идешь по саду, в прозрачном тумане. Первые солнечные лучи пробиваются сквозь ветви и встречаются с . испарениями влажной земли.
– Эссиорх научился рисовать? Он же мотоциклист вроде, – удивился Меф.
Даф обиделась, Ей казалось, что Меф всегда отзывается об Эссиорхе так, будто считает его умственно неполноценным.
– А ты, Меф, научился рассуждать? – спросила она.
– То есть?
– Ну ты же дерешься на железках вроде? Зачем тебе рассуждать?
Меф дернул плечом. Дафна почувствовала, что шутка не вышла. Так, небольшая злобная вылазка, не более того.
Мошкин грустно стоял у окна и смотрел во двор. Потом выглянул в коридор и стал прислушиваться к замирающим звукам в шахте лифта. Там что-то пощелкивало и гудело. Это заблуждение, что лифты мертвые. Даже ночами, когда их никто не вызывает, они живут своей жизнью. Не исключено, что они думают о чем-то вечном, недоступном простому человеческому пониманию.
– И что мы тут будем делать? Просто ждать, да? – спросил он.
– Просто ждать, – отвечала Даф.
– Пока не придут стражи из Тартара и не убьют нас?
Даф воздержалась от ответа. «Да, – подумала она, – придут и попытаются убить. Вопрос только когда». Сколько времени у них в запасе? День? Два? Неделя? Главное теперь не перегореть до боя. Скорее бы Эссиорх вернулся. Жаль, что, потеряв дар, она не может вызвать его силой мысли, как прежде.
Меф осмотрел пол и встал на кулаки. Рядом на выщербленный паркет он положил меч. Два змеиных глаза на рукояти смотрели на Буслаева с укором. Меч не любил бессмысленной физухи, забивающей мышцы перед возможным боем. Он скорее предпочел бы, чтобы Меф поработал на гибкость или на скорость. «Не майся дурью, хозяин! Холодное оружие не для мускулистых бройлеров», – говорил меч Древнира всем своим видом.
– А Улита с нами почему не пошла? Чего мы одни-то сюда приперлись? – подозрительно спросил Чимоданов, обожавший во всех формах коллективную ответственность. Ната фыркнула.
– Зачем тебе Улита? Она с утра была не в духе. Она бы пнула тебя своим хорошим настроением и пошла дальше.
– Ну и ладно, –
– Ее?! Да ее ранят всегда в первые пять минут! – возмутилась Вихрова, которая терпеть не могла ведьму.
Меф невольно усмехнулся.
– Меф, как ты ухитряешься ничего не бояться? Ты ведь не боишься, да? – робко спросил Мошкин.
Меф повернул к нему лицо.
– Ничего не боюсь – это слишком абстрактно. Я боюсь кучи вещей. Что меня бросит Даф, например. А чего я органически не переношу, так это звука шуршащей газеты. Мне хочется лезть на стену, кусая обои.
– Но ведь нападения темных стражей ты не боишься? – продолжал допытываться Мошкин.
Меф пожал плечами, насколько это было возможно стоя на кулаках. Резинка, скрепляющая сзади его длинный хвост, лопнула, и волосы закрыли ему глаза. Ната удовлетворенно кивнула. Небось с резинкой это были ее проделки.
– Не-а, почему-то не особо, – признал Меф.
– Почему?
– Человек боится вечно не того, чего ему следует бояться. Например, всю жизнь уверен, что умрет от болезни сердца, бережется, дважды в неделю бегает на кардиограмму, жрет тонны лекарств, достает родственников, а на семьдесят втором году жизни по дороге на очередное обследование его тупо размазывает троллейбусом по припаркованному впереди грузовику, Разве не глупо? – заявил Меф.
Ната расхохоталась. В отличие от Дафны она любила черный юмор.
– Если серьезно, я давно понял, что страх непродуктивен. Он напрасно пережигает силы. Страх нужен лишь во время битвы, и то чтобы помнить о защите. В остальное время полезно расслабиться. В общем, Мошкин, не грузись, и не вцепляйся в рукоять меча, как в поручень троллейбуса. А то пальцы разожмутся, когда тебе действительно придется за него взяться, – добавил Меф.
Рассуждать, стоя на кулаках, было не особо удобно, но он пока не устал и говорил свободно, не задыхаясь. Вот минуты через три совсем другое дело. Тут уже придется думать о каждом вдохе и выдохе.
– Вообще да. Происходит обычно то, чего бо-ишься. Если же ничего не боишься – ничего не происходит. Страхи даны нам, чтобы мы ничего не достигли в этой жизни и ничего не успели, – негромко согласился Мошкин.
Даф с уважением взглянула на него. Она давно заметила, что из всех троих (Ната, Мошкин, Чимоданов) Евгеша самый вдумчивый.
– Кстати, по поводу меча... Я никогда не дерусь, если есть хотя бы малейший шанс уладить дело мирно. Хотя бы в ущерб репутации, – продолжал Мошкин. Его явно укусила муха серьезности.
Меф уставился на него с недоумением. Он интуитивно чувствовал, что Мошкин не трус. Тихий Мошкин был способен на подвиг, а громкий и тянущий на себя одеяло Петруччо – нет. Какие же они все-таки сильные, эти якобы слабые люди!
– Ты серьезно? Никогда не дерешься?
– Нет. Я и оружия с собой не ношу. Даже обычного ножа. Сейчас только меч взял, потому что Арей заставил. Взял, да?
– Тебе лучше знать. Но почему?
Евгеша смутился, но потом, видно, решил сказать правду.
– Мне бабушка когда-то сказала, не помню уж по какому поводу: сталь притягивает сталь, а злоба – злобу. Я вначале не сообразил, о чем она, а затем понял.