Мегафон
Шрифт:
«Капитан Бодо и команда „Галлика“, пассажиры-иностранцы и сограждане американцы! Я явился сюда, чтобы от имени моего города, моего штата, моей страны приветствовать приход в наш порт одного из тех огромных челноков, что неустанно снуют взад и вперед по зеленой основе Семи морей и ткут ткань экономического развития, культурного обмена, международного братства и религиозного единения».
Эти слова были встречены громкими рукоплесканиями, и Каридиус продолжал плести свой риторический венок, восхвалял стены салона, свидетельствующие о том, что французский гений одинаково силен и в постройке
Он говорил минут десять-двенадцать, то есть примерно столько времени, сколько толпа может терпеливо слушать оратора, переливающего из пустого в порожнее.
Когда он закончил, гости обошли пароход, любуясь его размерами и богатством оборудования. Капитан Бодо и его помощники осушили в честь Каридиуса по бокалу вина и с поклонами проводили его на пристань.
Каридиус в приподнятом настроении, все еще чувствуя на себе восторженные взгляды своих слушателей в салоне, быстрым шагом направился по набережной к выходу на улицу. Вдруг он заметил священника, старуху в лохмотьях и молодую монахиню, стоявших у дверей товарного склада. Монахиня и старуха крепко обнимали друг друга и плакали. Монахиня была Паула Эстовиа, а старуха в лохмотьях — ее мать, сиропщица из переулка Деггерс.
39
Возвращение Паулы Эстовиа вызвало в достопочтенном Генри Ли Каридиусе смутное беспокойство. Он, конечно, радовался, что девушка избавлена от ужасов южноамериканского публичного дома, которые ему почему-то казались много страшнее ужасов североамериканского. Но вышло неудачно, что она вернулась как раз в тот момент, когда Канарелли прилагал все усилия, чтобы провести его, Генри Каридиуса, в Сенат. Если бы пресса узнала о ее возвращении и использовала это обстоятельство для нападок на Канарелли, то политические последствия активности прессы могли бы отрицательно отразиться и на его предвыборной кампании.
Мистер Канарелли был теперь занят полезным патриотическим делом. Каждый день он высылал на улицы Мегаполиса три машины, оборудованные мегафонами, через которые изливались восхваления Каридиусу, патриоту, охраняющему военные тайны родины. «Голосуйте за Каридиуса, неусыпного стража Военного министерства!» — надрывались мегафоны. «Голосуйте против плутократов, торгующих военными тайнами Америки!»
Под оглушительный шум этих выкриков Каридиус постепенно забывал о том, какова была на самом деле его роль при продаже иностранцам изобретения Эссери, и ему начинало казаться, что он всегда честно боролся против подобных предательских сделок. Другие мегафоны столь же громогласно распространялись о необходимости взыскать налоги с богатых неплательщиков, а заканчивали стереотипным призывом голосовать за Каридиуса, «внешнего хранителя внутренних доходов государства». Если бы речь шла о внешних доходах, он, разумеется, был бы назван «внутренним хранителем» — для контраста и благозвучия.
Однако словоизвержения мегафонов вселяли в Каридиуса некоторую тревогу. Он думал о том, как будет реагировать на все это Мэри Литтенхэм. Не сумеет ли отец раскрыть ей глаза на материальную подоплеку всей этой шумихи?
Думая об этом, он вдруг сообразил, что не видел своей личной секретарши уже много дней, и
Мирберг наметил на этот день две деловые встречи, и он энергично запротестовал против дезертирства своего кандидата, но Каридиус сослался на обязанности члена Конгресса, которыми он не может пренебрегать ради личных интересов. После этого, он немедленно отправился на аэродром и спустя немного времени уже летел в столицу.
Прибыв в Дом канцелярий, Каридиус кивнул сторожу и торопливо прошел в свое бюро, рассчитывая увидеть в дверях большую пятнистую голову Раджи. Но дверь была закрыта. Еще шаг — и он убедился, что она заперта на ключ.
Отсутствие Мэри сильно огорчило Каридиуса. Он бросил срочные дела, чтобы повидаться с ней, а ее нет. Он отпер дверь и вошел. Все окна оказались закрытыми, воздух в комнатах спертым. На полу лежала необычно большая пачка писем. Он повернулся и пошел обратно к выходу.
— Мисс Литтенхэм была сегодня в канцелярии? — спросил он сторожа.
— Нет, сэр.
— Она ничего не просила передать мне?
— Нет, сэр.
— Так… но вчера-то она была?
— Не думаю, сэр… а сегодня вас спрашивало несколько человек, и некому было принять их.
— Гм… гм… значит, она не показывалась с позавчерашнего дня?
— Не могу сказать. Она могла притти и уйти в другую смену.
— Но вы заметили бы ее, если бы она прошла мимо вас?
Сторож усмехнулся:
— Она дочь Меррита Литтенхэма, сэр…
Каридиус вернулся к себе в канцелярию, перебирая в уме причины, которые могли помешать его секретарю являться на работу в течение нескольких дней. Он с тревогой подумал, уж не заболела ли она. Но в глубине души шевелился страх, что его нападки на ее отца оказались не по силам даже Мэри и что она его бросила. Он подошел к телефону и вызвал Пайн-Мэнор.
— Алло? Это Пайн-Мэнор?.. Говорит Генри Каридиус. Дома мисс Литтенхэм?.. Когда она вернется?.. Она будет дома вечером?.. Пожалуйста, передайте ей, как только она вернется… Скажите, что я прошу ее позвонить мне сюда, в Вашингтон, или в мою контору в Мегаполисе… или ко мне на квартиру в Мегаполисе… в таком именно порядке. Первое — Вашингтон, второе — контора в Мегаполисе, последнее — квартира в Мегаполисе. Очень вам благодарен… Кто, я? Я сейчас в своей вашингтонской канцелярии, в Капитолии. Да, я пробуду здесь часа два… До свидания.
Каридиус повесил трубку и с удивлением подумал, почему человек, говоривший из Пайн-Мэнор, так сильно интересовался тем, где он находится и сколько времени там пробудет?
Он стоял, грустно покачивая головой. Значит, опасения его оправдались. Она не больна. Она сердится на него за кампанию против ее отца.
Каридиус взял пачку писем, присел к столу и начал вскрывать их, прочитывая по одной-две фразы то в одном, то в другом, в то же время подбирая доводы, которыми он докажет Мэри Литтенхэм, что он не причастен к обвинению ее отца в неуплате подоходного налога. Он чувствовал, что здесь кроется истинная причина, почему его секретарь рассердился на него.