Мегафон
Шрифт:
— Это уже ни на кого не действует, все равно, что пытаться возбудить симпатии к жертвам рэкетиров. И то и другое стало обычаем. Ничего не поделаешь…
— Это, конечно, верно, — пробормотал Мелтовский, кивая головой.
Терзаемый сомнениями Каридиус в этот момент пришел к убеждению, что если он не хочет стать центром политической бури, которая, конечно, лишит его любви Мэри, то нужно заявить об этом сейчас же, пока не поздно.
— Вот что… — запинаясь начал он. — Видите ли, получается не совсем ловко для меня…
— А что такое?
— Да
— Благодетеля? — переспросил Мирберг.
— Да, против мистера Литтенхэма, который устроил мне это.
— А вы что для него сделали?
— Я, как вам известно, участвовал в заседании комиссии по военным делам и доказывал, что Военное министерство должно предоставить заводу военного снаряжения право продать секрет изобретателя Эссери. Разумеется, я при этом рассчитывал, что Военное министерство уплатит Эссери и что я таким образом одновременно окажу услугу одному из наших клиентов.
Мелтовский открыл глаза и поднял указательный палец, чтобы привлечь внимание своих собеседников:
— Вот то, что нам нужно.
— То есть? — воскликнул Мирберг.
— Литтенхэмовская шайка продала военную тайну враждебной стране.
— Но на этом мы не можем играть, — возразил Каридиус, — я сам высказался в пользу продажи.
Мирберг вдруг понял, куда метит его компаньон.
— Боже мой, да это решительно никакой роли не играет! — воскликнул он и даже покраснел от радости. — Никто не узнает, что вы сами были сторонником продажи, в особенности, если вы двинете этот козырь против Литтенхэма и Лори во время выборной кампании.
— Но ведь моя речь напечатана в «Ведомостях Конгресса».
— И прекрасно, пусть там и остается. Никто не читает «Ведомостей Конгресса».
— Но Лори разыщет ее и предаст огласке.
— Никто ему не поверит. Все подумают, что это политический трюк. Вот наш лозунг: «Лори предает наших храбрых ребят». Не надо ни «страны», ни «нации», ни «Военного министерства» — ничего подобного… именно: «храбрых ребят». Это задушевно, интимно, это проймет простого человека, и он запомнит, против кого надо голосовать.
37
Проведя весьма скверную ночь, достопочтенный Генри Ли Каридиус проснулся рано утром от крика радио, доносившегося из верхней квартиры. В тишине утра каждое слово раздавалось совершенно явственно. Голос диктора отчетливо и с расстановкой говорил:
«… На Западе продолжают свирепствовать пыльные ураганы… В Прикнессе в гандикапе вел фаворит Бой, выдача три семьдесят пять… Имя члена Конгресса Генри Ли Каридиуса снова фигурирует во всех газетных заголовках. Он обвиняет некоего магната военной промышленности в том, что тот продал за границу весьма ценное военное изобретение… Он обвиняет в соучастии сенатора Лори, с которым он сейчас ведет ожесточенную борьбу за место в Сенате…»
Дальше Каридиус не стал слушать, сильно обеспокоенный
Вторая его мысль была о Мэри Литтенхэм. Теперь он ее уже наверное потеряет. Теперь она, конечно, откажется от него, ведь он выдвинул такие тяжкие обвинения против ее отца и его ставленника — сенатора Лори.
В самом мрачном настроении Каридиус отправился в Вашингтон.
Проходя по коридору Дома канцелярий, Каридиус почувствовал огромное облегчение, увидев большую пятнистую морду Раджи в дверях своей приемной. Мисс Литтенхэм не покинула его. Она, по всей вероятности, приехала объяснить ему, что уходит от него, но еще не ушла. Он приостановился, пытаясь придумать какой-нибудь довод или объяснение, почему он нападает на ее отца за неуплату подоходного налога и обвиняет его в измене родине. Но ничего вразумительного не приходило ему в голову. Он только смутно чувствовал, что его заставили это сделать и у него нет другого выхода.
Войдя в свою канцелярию, Каридиус в нерешительности остановился на пороге. Он не знал, удобно ли при создавшемся положении, как обычно, поцеловать своего секретаря. Но в конце концов… она ведь может остановить его, если пожелает. Сомнения его рассеяла сама Мэри Литтенхэм, первой бросившаяся в его объятии.
— Что ты сегодня так рано?
— А ты почему продолжаешь приезжать так рано? — спросил в свою очередь Каридиус, совсем позабыв об оскорблении, которое он нанес ее отцу.
Она откинула голову и с лукавой улыбкой посмотрела на него.
— Я… отделываю нашу квартиру…
У Каридиуса едва не подкосились ноги.
— Мэри! Не может быть!
— А как же?.. Поставили ванну… привезли кое-какую мебель… устроили маленькую столовую с духовкой для поджаривания хлеба.
Каридиус не находил слов.
— А что говорит эта… как ее… хозяйка?.. — спросил он, наконец.
— Миссис Сиббатс… ничего не говорит… только смотрит, разинув рот…
— Послушай, Мэри, — умоляюще зашептал он, — проведем там сегодняшнюю ночь…
Девушка слегка отодвинулась и прижала пальчик к его губам:
— Дорогой мой, там еще не готово. Да и нельзя нам въехать туда, пока не кончилась твоя кампания за место в Сенате.
— Моя кампания… ты знаешь?
— Конечно… я ведь читаю газеты.
Каридиус совсем растерялся. Ему ужасно хотелось, знать, как отнеслись к этому делу она и ее отец. Но так как не было возможности спросить прямо, он сделал обходное движение:
— Что общего между моей выборной кампанией в Сенат и сегодняшней ночью?
— А то, что тебе нельзя развестись с женой или вступить со мной в тайную связь, пока ты домогаешься выборной должности. Избиратели очень странно смотрят на такие вещи. При прочих равных условиях всегда выбирают того, чьи любовные похождения более отдалены во времени. Зачем же уменьшать свои шансы на победу?