Мегамир
Шрифт:
— Я слышал, что в любом новом деле существует процент допустимости несчастных случаев... Когда испытывали шаттлы, вроде бы отпустили на программу до двадцати катастроф.
Ногтев бросил глазами молнию:
— Не слышал. В нашей передовой стране таких циничных расчетов быть не может. Человек — звучит гордо, человек — высшая ценность, человек... Ну да ладно! Беда в том, что несчастных случаев на станции становится не меньше, а больше. А ведь живут под бронированным колпаком, где все необходимое, включая любое оружие. Почти любое. Вы втроем прошли голыми и босыми через ад, побывали в муравейнике и вернулись невредимыми...
— Да
— Не спорьте. Вы не видели, что было потом! Потом начались потери.
Он тяжело дышал, огромные ладони сжались в кулаки. Кирилл поерзал, горячо сочувствуя, осторожно поинтересовался:
— А что... намерены сейчас?
Ногтев разжал кулаки, положил ладони на стол. Его запавшие глаза остановились на лице мирмеколога:
— Кирилл Владимирович, мы снова к вам. Не скрою, повоевать пришлось. Призвать со стороны — признаться в поражении. Но ваш тогдашний успех перевесил. Хотя, опять же не скрою, на другую чашу весов камней навалили немало. А вместе с камнями — звания, титулы, награды, авторитеты. Много говорилось о промискуитете... то бишь приоритете нашей фирмы, как будто не в одной стране живем, а гражданские — не совсем люди...
Он замолчал, но глаз с его лица не сводил. Кирилл проговорил, едва ворочая пересохшими от волнения губами:
— Знаете же, я заранее... На мирмекологии замешан. Даже во сне постоянно брожу по тропам Малого Мира. Но у вас еще что-то в рукаве?
Ногтев кивнул. На этот раз отвел глаза, голос упал до хрипоты:
— Есть. У вас, между прочим, шестое чувство, как у муравьев...
— У муравьев нет шестого чувства, — поправил Кирилл педантично.
— Да? А я где-то читал... Кирилл Владимирович, на этот раз лихим кавалерийским наскоком не сдюжить. Там большой коллектив, за сутки сам Бог не управится.
Теперь уже Кирилл не отрывал глаз от лица Ногтева, а тот напротив, отводил глаза.
— Ваши сотрудники, — спросил Кирилл напряженно, — там живут постоянно? Как я понимаю, в Малом Мире нельзя есть...
— Они прошли полную подготовку. Месяц на операцию, выкарабкивание... Да, в Малом Мире нельзя долго существовать, просто лишь уменьшившись в размерах, это басни для деток. Наша система легких, почек, сердца... Да что там сердце! Клетки тела без особого вреда можно уменьшить в три-четыре раза, только не в сотни. Осуществимо технически, но работать... Нет, не смогут. Словом, если в Малый Мир надолго, то лишь за счет выживания лишних клеток.
— Лишних?
— Вы тоже считаете, что лишних у нас нет? Я, на свою беду, тоже. И вот в утешение придумана теория, что мы напичканы бездействующими клетками. Якобы достались еще от обезьян, ящеров, даже рыб. Если от них избавиться, у нас останется вообще с гулькин нос.
Кирилл молчал, замороженный страхом. Глаза Ногтева стали грустными, даже печальными. Кирилл не мог себе представить, чтобы железный Ногтев мог выглядеть таким печальным.
— Но как же...
— Как будто бы хватает, — ответил Ногтев неохотно.
Кирилл сглотнул комок в горле, сказал осипшим голосом:
— Я не страдаю, что мускулы у меня не такие шикарные, как у Немировского. У муравьев еще меньше. Но как же мозги...
Ногтев ответил тяжело, словно из последних сил тащил на гору камень Сизифа.
— Предполагают, что человек использует лишь часть своего интеллекта.
— Слышал, — кивнул Кирилл, — но вот какую? Оценки расходятся.
— Кирилл Владимирович,
Кирилл отвел глаза, не мог он слышать умоляющие нотки в голосе этого сильного человека.
— Тем прекраснее, — продолжал Ногтев настойчиво, — только не очень умелые в житейском смысле люди! Они и здесь такие, увы. Первыми попадают под троллейбусы, а уж там...
Он замолчал, только его лицо продолжало говорить. Кирилл не выдержал:
— Я готов, готов. Совсем готов! Когда смогу вернуться? Сколько времени продлится командировка на этот раз?
Ногтев долго молчал. Так долго, что Кириллу впервые стало страшно. Лицо Ногтева сделалось землистым, а глухой голос донесся словно из другого измерения:
— Кирилл Владимирович... методика возвращения только отрабатывается. Ломать, как говорили предки, не строить... Вышибать лишние клетки научились быстро, а вот возвращать... Пока что это дорога в один конец.
Кирилл спросил почти шепотом:
— Люди согласились?
— Кирилл Владимирович, не только у вас бзик. Есть чокнутые на металлургии, на энергетике, акустике, электронике... Вы подумайте! Не спешите, но... и не затягивайте.
Глава 12
Кирилл заглянул через открытую дверь на кафедру. Рабочий день уже кончился, в пустой лаборатории сосредоточенно сопел Рузский. Он склеивал рассыпавшегося майского жука. Обычно экспонаты готовили студенты или даже старшеклассники, тем самым изучая насекомых, но если заурядного жука взялся восстанавливать аспирант, это неспроста...
Особенным виртуозом слыл профессор Кузнецов. Он ухитрялся сворачивать крылья бабочек и укладывать под надкрылья жуков. Принимая зачеты, он предлагал определить вид и семейство, зевал, скучал, нетерпеливо спрашивал: «Как, вы еще не готовы?», а несчастный студент, судорожно перебирая шпаргалки, дергался, взмокал, не в состоянии понять, где же ошибся, почему признаки не совпадают. Правда, Кузнецов сам однажды долго ломал голову, когда молодой, но очень серьезный доктор наук Жанна Реникова прислала ему пойманную в Киргизии самку формика руфа с филигранно подклеенными мощными яйцекладами формика поликтена.
— Кузнецов ушел? — спросил Кирилл в щель.
Рузский вздрогнул. Затем его бородатое лицо расплылось в широчайшей улыбке. Журавлев одобрял трюки с подменами. Настоящий биолог с пеленок должен чувствовать, что у жука не могут отрасти булавовидные усики бабочки или прыгательные ноги зеленого кузнечика!
— Кузнецов уходит с работы с немецкой точностью, — ответил Рузский почтительно. — Остальное время он самый что ни есть русский боярин.
Кирилл кивнул, закрыл дверь. Его старый учитель профессор Кузнецов любил по-боярски поспать, на кафедру являлся поздно. Там он сперва плотно обедал, рассказывал массу анекдотов, одновременно сыпал идеями, часто придуманными от хорошего настроения, но часто и очень обещающими. Еще он любил перекинуться в картишки, делал ставки на ипподроме и нигде не проигрывал. С ним бы посоветоваться! Не шутка — в один конец! — но придется решать самому. Самому же себе Кирилл, как всякий интеллигент, верил меньше, чем другому человеку.