Мэгги и Джастина

Кэролайн Джуди

Особенности интеллектуального склада Уилкинсона заключались в том, что, стремясь к высоким целям, он одновременно не хотел отрываться от простой, в некоторых отношениях даже скромной и аскетической жизни по соседству с простыми людьми. Однако это его стремление причудливым образом контрастировало с его высоким положением на социальной лестнице.

Став несколько лет назад генерал-губернатором, он был вынужден мириться с теми неизбежными неудобствами, которые приносит такое высокое положение. Он не мог сделать и двух шагов без сопровождения личной охраны, которая проверяла даже общественные туалеты в тех гостиницах, где он должен останавливаться. Особенно его охрана усилилась после того, когда пару лет назад какой-то сумасшедший бросился на генерал-губернатора с ножом во время открытия всемирной парусной регаты, начинавшейся на большом коралловом рифе.

К счастью, Уилкинсон не пострадал, и не пострадал именно потому, что его тщательно охраняли.

По своему интеллектуальному складу Уилкинсон был своего рода Иоанном Крестителем, но проповедовал не покаяние, а облагораживание человека. Духовно он жил уже в будущем Австралии, иначе говоря, его можно было сравнить с лучшими интеллектуалами своего времени, проживавшими в больших европейских городах. Хотя по происхождению Уилкинсон был англичанином, он испытывал глубокую любовь к Австралии и простым австралийцам. Его привлекали широкие зеленые просторы, на которых паслись громадные отары овец, великолепные песчаные пляжи на побережьях, даже бури и песчаные степи, которые в самые жаркие и засушливые годы превращались в пустыни.

Поскольку у Джозефа было достаточно свободного времени — он был человеком, совершенно не занятым политической борьбой, — Уилкинсон посвящал его размышлениям. Тут он многим был обязан своему образованию, полученному в Кембридже, где во время обучения на политологическо-философском факультете он ознакомился со многими учениями, проповедовавшими этическое просвещение и культурный подъем как единственный источник процветания нации.

Именно это относительно передовое развитие было причиной того, что обстоятельства складывались для Уилкинсона скорее несчастливо. Буколический сельский мир Австралии еще не созрел для него. Свое время следует опережать только частично, быть целиком в авангарде неблагоприятно для славы. Если бы воинственный сын Филиппа Македонского был настолько впереди своего времени, что попытался бы создать новую цивилизацию без массового кровопролития, он был бы вдвойне богоподобным героем, каким казался своим современникам. Но никто не слыхал об его сыне Александре. Джозефу Уилкинсону приходилось мириться с тем, что он слишком интеллектуален для своей должности. Чтобы такое опережение своего времени не вредило славе, нужно, чтобы оно заключалось главным образом в умении придавать идеям форму. Удачливые пропагандисты потому и имели успех, что ту доктрину, которую они так блестяще излагали, их слушатели уже давно чувствовали, но не могли выразить. Человек, который защищает эстетические стремления и осуждает грубо материальную реальность, вероятно, будет понят лишь теми, для кого завоевания материальных благ уже позади. Доказывать сельскому миру возможности культуры прежде роскоши может быть правильным по идее, но это попытка нарушить последовательность, к которой человечество издавна привыкло. Проповедовать австралийским овцеводам, как того хотел Уилкинсон, что они могут возвыситься до ясного и всестороннего знания о мире, не проходя сквозь процесс достижения материальных благ, — это почти то же самое, что доказывать древним халдеям, что, возносясь с земли в чистые эмпиреи, необязательно сперва пройти через промежуточное эфирное небо.

Был ли у Уилкинсона уравновешенный ум? Нет, потому что это такой ум, который не имеет никаких особых пристрастий, а о носителе его можно с уверенностью сказать, что он никогда не будет посажен в желтый дом как сумасшедший, подвергнут пытке как еретик или распят как святотатец. А также, с другой стороны, что ему никогда не будут рукоплескать как пророку и почитать его как водителя душ, возвеличивать как короля. Блаженная доля таких людей — счастье и посредственность.

Блаженный путь таких людей — создавать справедливые законы управления государством, рисовать красивые пейзажи, сочинять лирические стихи. Между прочим, именно такими наклонностями и отличался Джозеф Уилкинсон. На досуге он писал стихи, рисовал картины и думал над справедливым государственным устройством, которое сделало бы равными всех граждан Австралии независимо от их происхождения, материального благосостояния и политических пристрастий. Такие люди обычно находят путь к богатству, завершая жизнь среди общего уважения, с достоинством сходят со сцены, спокойно умирают в своих постелях. Им воздвигают приличные памятники, в большинстве случаев ими вполне заслуженные.

Но будь у Джозефа Уилкинсона уравновешенный ум, он бы никогда не сделал такой нелепости, как бросить блистательно начинавшуюся

политическую карьеру на Британских островах и отправиться в далекий доминион, чтобы занять там пост представителя королевы. Да, он был человеком, облеченным большим доверием, человеком, всеми уважаемым. Но время от времени ему надоедало жить хорошо, и он стремился куда-нибудь в глубинку, чтобы самому разобраться в жизни простых людей и помочь им, чем только было в его силах.

Джозеф Уилкинсон приехал в Австралию неженатым сорокалетним мужчиной. Буквально через полгода после начала своей генерал-губернаторской деятельности он нашел себе жену, которая родом была из Нового Южного Уэльса. Простая сельская учительница, правда получившая хорошее образование в Мельбурнском университете. Они жили вполне спокойной семейной жизнью, любя и уважая друг друга, до тех пор пока его жена Патриция не умерла. Это случилось осенью, когда солнце начинало отклоняться от юга, когда поля и леса выцветали, наряжаясь в рыжие и красные одежды, когда приходило время стрижки овец. Патриция умерла четыре года назад, и с тех пор Джозеф Уилкинсон каждый год в это время ездил в Новый Южный Уэльс, чтобы посетить ее могилу и положить свежие цветы на надгробный камень. Конечным пунктом этого ставшего уже традиционным паломничества для Джозефа Уилкинсона был городок Броукен-Хилл, расположенный почти у самой границы Нового Южного Уэльса рядом с Южной Австралией. Это было место на склоне горного хребта Грэйнрендж, и его жители не могли похвастаться ни особым богатством, ни красотой окрестностей. Настоящую асфальтированную дорогу до Броукен-Хилла проложили только несколько лет назад, и то благодаря усилиям самого генерал-губернатора. До этого добраться туда можно было лишь по разбитому каменистому шляху, проложенному еще, наверное, первыми каторжниками, которых королева Елизавета ссылала на далекий засушливый континент. Путь на автомобиле из Канберры в Броукен-Хилл занимал у Джозефа Уилкинсона почти целые сутки, а потому по пути он останавливался в попадавшихся ему на дороге маленьких местечках и городах, подобных Джиленбоуну.

Счастливый знак судьбы был в том, что Мэгги оказалась именно в Джиленбоуне и именно в супермаркете, именно в отделе галантереи, именно в то время, когда туда приехал Джозеф Уилкинсон. Скорее это был даже не знак судьбы, а веление указующего перста божьего, который распорядился, чтобы эти двое одиноких людей встретились.

Мэгги взглянула на него с такой благодарностью, как будто Джозеф Уилкинсон попросил у нее номер телефона. Она еще не знала, кто перед ней стоит, но в мыслях уже примеривала себя рядом с этим человеком у церковного алтаря. Это чувство родилось в ней удивительно быстро, и она еще сама не отдавала себе отчета в том, что влюбилась. Но мысли ее были подчинены именно этому.

— А как давно умерла ваша жена? — с плохо скрытым любопытством спросила она.

— Четыре года назад, — простодушно ответил он. — Она была родом из Броукен-Хилла, и я похоронил ее там.

— А отчего она умерла?

— У нее было слабое сердце. Оно остановилось во сне.

Мэгги печально улыбнулась.

— Завидная смерть. О таком можно только мечтать.

Уилкинсон посмотрел на нее с некоторым недоумением.

— Почему же? По-моему, смерть — это всегда ужасно, когда бы и в каком месте ни настигала она человека.

— Как знать, — задумчиво протянула Мэгги. — Не лучше ли спокойно умереть во сне, не зная о приближающейся кончине, чем долго мучить себя и родных бесконечными болезнями и страданиями? Но в одном вы правы — смерть действительно ужасная вещь. Я хорошо знаю об этом по собственному опыту. Вы долго жили вместе?

Такой интерес к собственной семейной жизни, казалось, ничуть не удивил генерал-губернатора.

— Тринадцать лет, — спокойно ответил он.

— У вас были дети?

Уилкинсон грустно покачал головой.

— Нет. К сожалению, у Патриции было слабое здоровье, и мы не могли позволить себе такую роскошь. Точнее, я запрещал ей. Врачи сказали, что после родов в живых останется только один — либо она, либо ребенок. Мне не хотелось приносить свою жену в жертву. Но, кажется, Патриция до конца жизни так и не поняла меня.

— Ваши отношения перед ее кончиной ухудшились?

Он пожал плечами.

— В общем, я не могу так сказать. Скорее она думала, что недополучила чего-то в жизни, и виновником этого был, разумеется, я. Это выглядело примерно так. Короче, я смирился с тем, что у меня не будет наследника, а Патриция — нет. Мне очень жаль, что все так получилось, но, похоже, Бог не хотел, чтобы у нас были дети.