Мегрэ колеблется
Шрифт:
Вернувшись через полчаса, Мегрэ был поражен, застав у себя в кабинете стоявшего у окна Лапуэнта. Модный костюм делал его тоньше, выше и еще моложе. Двадцать лет назад инспектору полиции не разрешили бы ходить этаким пижоном.
— Это было проще простого, патрон.
— Узнал имя фабриканта бумаги?
— Жерон и сын. Вот уже три или четыре поколения этой семьи владеют предприятием «Морванская бумага» в Отэне… Это даже и не фабрика, а нечто вроде кустарного производства… Бумага только определенных сортов либо для роскошных книг, особено стихов, либо для почтовых наборов… У Жеронов не больше десятка рабочих…
— Ты выяснил, кто их представитель в Париже?
— У них нет представителя… Они непосредственно связаны с художественными издательствами и двумя писчебумажными магазинами, один на улице Фобур Сент-Онорэ, другой на авеню Оперы…
— Фобур Сент-Онорэ? Это тот, что наверху, слева?
— Полагаю, что да, судя по номеру…
Мегрэ часто останавливался у витрины этого магазина. Там были выставлены бланки приглашений, визитные карточки, и можно было прочесть титулы, ставшие теперь непривычными:
Граф и графиня де Бодри имеют честь…
Баронесса де Гран-Люссак с радостью сообщает…
Князья, маркизы, подлинные или мнимые, о возможности существования которых никто, вероятно, и не подозревал. Они приглашали на обеды, на охоту, на партию в бридж, сообщали о свадьбе дочери или рождении младенца. И все это на роскошной бумаге.
В другой витрине были выставлены украшенные гербами бювары, переплетенные в сафьян папки для ресторанных меню.
— Не сходить ли тебе туда?
— На Фобур Сент-Онорэ?
— Нет, мне кажется не там… Скорее, на авеню Оперы, у Романа. — Магазин на улице Оперы был не менее аристократическим, но там продавали и авторучки, и обычные писчебумажные товары.
— Ладно, я побежал…
Счастливчик! Мегрэ посмотрел ему вслед, как это бывало в школе, когда учитель посылал одного из его товарищей с каким-нибудь поручением. А у него — ничего интересного. Обычная канитель. Бумажная волокита. Вот теперь составляй нудное донесение для следователя, который подошьет его к другим, даже не читая. Ведь дело давно уже предано забвению.
Дым от его трубки расстилался по комнате сизой пеленой. Легкий ветерок с Сены колыхал бумаги. Не успели часы отбить одиннадцать, как в кабинет ворвался жизнерадостный Лапуэнт.
— Проще пареной репы!
— Что ты имеешь в виду?
— Можно подумать, что бумагу эту выбрали нарочно… К слову сказать, писчебумажная торговля принадлежит уже не Роману, он умер десять лет назад, а мадам Лобье — вдове лет пятидесяти, которая еле отпустила меня… Вот уже пять лет, как она не заказывала эту бумагу: на нее нет спроса… И не только из-за цены. Она не годится для машинописи… Так что покупают ее трое клиентов. Но один из них умер в прошлом году. Граф, владелец замка в Нормандии и конюшни скаковых лошадей… Вдова его живет в Каннах и никогда не заказывает почтовой бумаги… Потом одно посольство… Но прежнего посла сменили, а новый предпочитает другую бумагу…
— Значит, остается один?
— В том-то и дело! Вот потому я и сказал, что проще пареной репы. Речь идет об Эмиле Парандоне, адвокате с улицы Мариньи, который вот уже пятнадцать лет пользуется только этой бумагой и не хочет никакой другой. Это имя вам знакомо?
— Никогда не слышал… Когда он в последний раз заказывал бумагу?
— В октябре прошлого года.
— С тиснением?
— Да.
– Мегрэ снял трубку:
— Попросите, пожалуйста, Бувье, отца…
Адвокат, которого он знал свыше двадцати лет… Сын тоже принадлежал к адвокатскому сословию.
— Алло! Бувье? Говорит Мегрэ. Я вам не помешал?
— Что вы! Конечно, нет.
— Мне тут нужна справка…
— Полагаю, что конфиденциально?
— Да, пусть это будет между нами… Знаете ли вы одного из ваших коллег по имени Эмиль Парандон?
– Бувье выразил удивление:
— Какого черта нужно от Парандона сыскной полиции?
— Не знаю. Возможно, что и ничего.
— Так я и думал. С Парандоном мне приходилось встречаться раз пять или шесть за всю жизнь, не больше… Он бывает во Дворце правосудия крайне редко и только по гражданским делам.
— Каких лет?
— Без возраста. Может, сорок, а может, и пятьдесят…
И Бувье тут же сказал секретарю:
— Поищите, голубчик, в адвокатском справочнике дату рождения Парандона… Эмиль… Впрочем, он там один.
Затем, обращаясь к Мегрэ:
— Вы, должно быть, слышали об его отце. Он, кажется, еще жив, а если умер, то совсем недавно… Профессор Парандон, хирург, светило типа Лаэннека [2] , член Медицинской Академии, Академии Моральных и Политических наук, и так далее и тому подобное… Фигура! При встрече я вам о нем расскажу. Он приехал из деревни зеленым юнцом: маленький, коренастый, походил на молодого бычка, и не только с виду.
2
Лаэннек, Рене Теофиль (1781—1826) — знаменитый французский врач, открывший и популяризовавший метод выслушивания больных.
— А сын?
— Сын — юрист, специалист по международному праву, в особенности по морскому. Говорят, в этой области он неуязвим. К нему обращаются со всех концов света и часто просят быть арбитром в делах самого деликатного свойства, когда на карту поставлены крупные состояния.
— Как он выглядит?
— Неприметный. Я едва ли узнал бы его на улице.
— Женат?
— Спасибо, друг мой. Вот, пожалуйста, нашли год рождения. Сорок шесть лет… Женат ли он? Я только собирался вам ответить, что не знаю, как вдруг меня осенило… Конечно, женат… И еще как женат! На одной из дочерей Гассена де Болье. Ну, вы его знаете. Это один из самых наших свирепых судей, выдвинувшихся после второй мировой войны. Потом его назначили председателем кассационного суда… Теперь в отставке. По-видимому, живет в своем замке в Вандее… Семья очень богатая…
— А больше вы ничего о нем не знаете?
— А чего же вам еще? Мне никогда не приходится защищать таких людей ни в кассационном суде, ни в суде присяжных.
— Часто они выезжают?
— Парандоны? Во всяком случае не туда, где бываю я.
— Спасибо, старина.
— Услуга за услугу.
Мегрэ перечитал письмо, которое Лапуэнт положил ему на стол. Прочитал дважды, трижды и всякий раз все больше хмурил брови.
— Вы понимаете, что все это значит?
— Да, патрон, дерьмовое дельце… Извините за выражение, но…