Мегрэ сердится

Сименон Жорж

— Есть тут кто-нибудь? — спросил он. Никто не откликнулся. На подстилке лежала кошка, в углу стояли удочки.

— Есть тут кто-нибудь?

Он спустился на одну ступеньку и очутился в зале, где лениво раскачивался медный маятник старых часов; каждый раз, как он описывал дугу, раздавался щелчок.

— Ни души в этой лачуге! — проворчал он. И в ту же минуту рядом с ним что-то зашевелилось. Мегрэ вздрогнул и заметил в темноте некое существо, завернутое в одеяло. Это была женщина — конечно, та самая Жанна, о которой

говорила ему г-жа Аморель. Черные жирные волосы свисали по обеим сторонам ее лица, на шее белел толстый компресс.

— Закрыто! — хрипло сказала она.

— Знаю, сударыня! Мне говорили, что вы нездоровы…

Ой! Не слишком ли невыразительно это «нездоровы»? Не прозвучало ли оно для нее как оскорбление?

— Вы хотите сказать, что я уже почти при смерти?.. Никто не хочет мне верить. Все только досаждают.

Наконец, отбросив одеяло, закрывавшее ей ноги, она встала и сунула широкие ступни в войлочные шлепанцы.

— Кто вас ко мне послал?

— Представьте себе, что я здесь когда-то останавливался, уже больше двадцати лет назад, а теперь решил навестить этот дом.

— Значит, вы знали Мариюса?

— Черт возьми, конечно!

— Бедный Мариюс! Вы знаете, что он умер?

— Мне говорили. Не хочется этому верить…

— Почему? Он ведь тоже не отличался крепким здоровьем… Вот уже три года, как его нет, а я все еще маюсь… Вы хотите здесь переночевать?

Она взглянула на чемодан, который Мегрэ оставил на пороге.

— Да, я хотел бы пожить здесь несколько дней. Конечно, если не стесню вас. В вашем состоянии…

— Вы приехали издалека?

— Из окрестностей Орлеана.

— На машине?

— Нет, поездом.

— А ведь сегодня поезда уже не будет. Боже мой! Ремонда!.. Ремонда!.. Опять она куда-то убежала… Обождите! Мы с ней подумаем. Если она согласится… Она ведь со странностями. Хоть она и служанка, но, пользуясь моей болезнью, делает все, что ей взбредет в голову. Можно подумать, что командует здесь она… Глядите-ка! А этому что здесь понадобилось?

Она смотрела в окно. К дому кто-то приближался, слышался хруст гравия. Мегрэ взглянул в окно и нахмурился. Посетитель ему смутно кого-то напоминал.

На незнакомце был костюм для прогулок или для игры в теннис — шерстяные белые брюки, белый пиджак и туфли; бывшему комиссару бросилась в глаза траурная повязка у него на рукаве.

Он вошел с видом завсегдатая.

— Здравствуй, Жанна.

— Что вам угодно, господин Малик?

— Я пришел, чтобы спросить у тебя… Внезапно он осекся, уставился на Мегрэ и вдруг, улыбнувшись, воскликнул:

— Жюль! Вот это да!.. А ты что здесь делаешь?

— Простите…

Прежде всего вот уже долгие годы никто не называл его Жюлем, и Мегрэ стал забывать свое имя. Даже у жены была странная привычка, которая в конце концов стала его забавлять: она тоже называла его Мегрэ.

— Не припоминаешь?

— Нет.

Однако

эти румяные щеки, правильные черты лица, крупноватый нос, светлые, слишком светлые глаза кого-то ему напоминали. Да и фамилия Малик, когда ее в первый раз произнесла г-жа Аморель, показалась ему знакомой.

— Эрнест…

— Как — Эрнест?

Разве г-жа Аморель говорила не о Шарле Малике?

— Помнишь лицей в Мулене?

Мегрэ действительно учился три года в Муленском лицее в те времена, когда его отец был управляющим соседним замком. Но все же…

Странное дело: хотя в точности он ничего не мог припомнить, холеное лицо этого самоуверенного человека вызывало у него какие-то неприятные ассоциации. Кроме того, он терпеть не мог, когда его называли на «ты». Фамильярность его всегда коробила.

— Сборщик налогов…

— Да… Вспомнил… Никогда бы вас не узнал.

— Что ты здесь делаешь?

— Я? Да…

Эрнест Малик расхохотался.

— Об этом сейчас поговорим. Я и раньше прекрасно знал, что комиссар Мегрэ не кто иной, как мой старый друг Жюль. Помнишь учителя английского языка?.. Незачем готовить ему комнату, Жанна. Мой друг будет ночевать у меня, на вилле…

— Нет! — ворчливо отрезал Мегрэ.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что буду ночевать здесь. С Жанной мы уже договорились.

— Ты настаиваешь?

— Да, настаиваю.

— Из-за старухи?

Хитрая улыбка промелькнула на тонких губах Эрнеста Малика, и эта улыбка тоже была улыбкой мальчишки, которого Мегрэ когда-то знал.

Его прозвали в лицее Сборщиком, потому что его отец служил сборщиком налогов в Мулене. Тогда он был очень худым, с узким, как лезвие ножа, лицом и светлыми, неприятно-серыми глазами.

— Не смущайся, Жюль. Сейчас ты все поймешь… Ну-ка, Жанна, не бойся, скажи честно: выжила моя теща из ума или нет?

А Жанна, неслышно ступая в своих войлочных шлепанцах, равнодушно пробормотала:

— Я предпочитаю не вмешиваться в ваши семейные дела.

Теперь она уже смотрела на Мегрэ с меньшей симпатией, чтобы не сказать — с неприязнью.

— Ну так что, вы остаетесь или уходите с ним?

— Остаюсь.

Малик по-прежнему насмешливо смотрел на своего бывшего соученика, как если бы все происходящее было фарсом, жертвой которого стал Мегрэ.

— Ну, здесь ты неплохо позабавишься, уверяю тебя… Веселее места, чем гостиница «Ангел», не сыщешь. Ты увидел ангела и попался на удочку! — И, словно вспомнив о трауре, он добавил серьезнее:

— Не будь все это так грустно, мы бы с тобой здорово посмеялись… Давай хоть дойдем до нашего дома. Не возражай! Это необходимо. Я тебе объясню… Посидим за аперитивом, и ты все поймешь.

Мегрэ все еще колебался. Он стоял неподвижно, огромный по сравнению с собеседником, таким же высоким, как он, но удивительно стройным.