Мельин и другие места
Шрифт:
Горбун склонился. Вождь отдал приказ, и он выполнит его, но не потому, что это приказ — потому что это мольба. Завтра, когда Он пойдет на штурм, с Ним не должно быть ни одного человека. Вождь спасает своих людей.
— Завтра в бой я поведу только Нелюдь, — продолжил Олмер, — и ты мне тоже не понадобишься.
Он мог бы возразить ему, но не стал — глаза прежнего Олмера не дали ему этого сделать.
— И еще одно. — Вождь кивнул на мешочек рядом со свитком. — Кольцо. Его ты тоже возьмешь. Больше оно не должно служить никому. Я чувствую — Ородруин вновь ожил, так что ты знаешь, что с ним делать. И убереги от него Олвэна! Не хочу, чтобы моего
Олмер встал, отойдя от стола, словно боясь, что не выдержит и наденет Кольцо опять. Санделло не стал медлить, спрятав страшное сокровище в поясной карман. На секунду где-то на пороге слуха раздалось тихое, но полное дикой злобы и ненависти шипение, но тут же исчезло.
Нужно было идти, но горбун медлил. Хотелось что-то сказать, или просто пожать его руку, или по-братски обнять. Нельзя уходить вот так просто, но слов не было, как и желания прикасаться к нему. Санделло чувствовал, что сейчас просто сойдет с ума, но Олмер понял, что творится в душе его самого верного друга. Обернулся, и тихо-тихо, но твердо сказал:
— Я знаю. Прощай.
Серая Гавань горела. Армия Тьмы Короля-без-Королевства все же прорвала оборону эльфийской крепости, и теперь ее защитникам оставалось только умереть. Прекрасные дворцы из белого камня почернели от копоти, сады и парки превратились в огромные костры; улицы и площади окутывала наползающая тьма, словно черное небо, устав, решило прилечь отдохнуть в этом дивном некогда городе.
Серая Гавань умирала. Дрожали могучие стены, готовые обрушиться от подземных судорог, расползались по мостовым трещины, извергая из себя клубы пара и огня. Воздух разрывали тысячи звуков, сливаясь в один неистовый рев, и звезды срывались с небес, исчезая в жадно глотавшем их мраке. Наступал Час Конца, и ничто в этом мире не могло устоять пред Его приходом.
Он шел, готовясь к своему последнему бою в Средиземье. Он знал, что победит, ибо даже смерть того, кто некогда был Олмером, золотоискателем из Дэйла, не принесет победы врагу. Он возвращался, и это было.
А потом он встретился со своим противником. И был бой, короткий и страшный, и он победил, даже погибнув, как и должно было быть. И Он возвращался, и это было.
Горел старый мир. Рождался новый мир. И Час Конца наступил, сметая все Великие Замыслы, столь грандиозные и столь бессмысленные теперь. Он возвращался, вопреки всему, возвещая наступление Его Времени, и это…
…не случилось.
Эпилог
На востоке говорят, что перед смертью человек видит всю свою прожитую жизнь, и в этот момент он, и никто другой, никакие Силы или Боги, решает, была ли она достойной или нет. Не знаю, так ли это, но умирая я понял, что не могу решить, какой была моя жизнь. Она была достаточно великой, чтобы о ней вспоминать, но недостаточно правильной, чтобы служить примером для других. Клинок, что я подарил тому храброму половинчику, поставил меня перед этим нелегким выбором, но я не хочу выбирать, даже имея на это право. Я просто был, и пусть те, кто остается по эту сторону Гремящих Морей, решают за меня. У них, живых, тоже есть право выбора, и именно это, а не Смерть, и есть настоящий Дар Единого людям.
Я же ухожу. Туда, куда нет пути даже Бессмертным. Боль прошла, растаяла, осталось лишь одно чувство неистового освобождения. Все вокруг во тьме,
Я ухожу, и уходя, слышу музыку, невероятно красивую, и невероятно печальную. Не та ли это музыка, с которой все и началось, Музыка Айнур? Быть может. Быть может…
Д. Локхард
ШЕПОТ СУДЬБЫ
Он родился в день, когда луна оросила мертвым огнем мрамор разрушенных пирамид.
Он родился в день, когда на чёрном, бездонном небе сияли все тридцать три созвездия Власти.
Он родился в день, когда из глубин океана Тоон поднялось невиданное существо,
трижды прокричавшее человечьим голосом слово «Горе».
Он родился ночью.
Истошный лай собаки захлебнулся предсмертным хрипом, за околицей злобно, с присвистом, расхохоталась ездовая гарпия. Дверь затряслась от ударов.
Я не успел даже как следует испугаться, когда сильная отцовская рука сдёрнула с меня рогожу. В полутьме его глаза казались тусклыми изумрудными звездочками.
— Погреб! — выдохнул отец. По стенам метались тени, дверь уже трещала. Вскочив, я как был, в одной рубахе, спрыгнул в холодный подвал и придержал крышку, чтобы не хлопнула. Сверху на доски бросили шкуру. Я услышал деревянный стук: мать переставила колыбель. Это задержит их ненадолго.
В углу, за бочкой, в год моего рождения был вырыт короткий лаз, тянувшийся до кустов, что росли у хлева. Внутри было грязно и сыро, паутина быстро налипла в волосы. Интересно, кого тут ловят пауки? Я с трудом добрался до полусгнившей доски, скрывавшей выход.
Ночь, как назло, оказалась лунной, небо сияло мириадами глаз. Служители Манвэ часто приходят в такие ночи. Но мне дико повезло: они не считали десятилетнего пацана достойной добычей и взяли с собой только собак. Даже о таких, как я, иногда вспоминает удача.
Я ушел по болотам, путая следы, задыхаясь от вони, источаемой отвратительной жижей. Гнилые деревья подмигивали мне мертвыми огоньками.
Много дней и ночей провел я в глуши, питаясь чем попадет. Поранив палец, я измазал рубаху своей кровью и бросил у логова болотной хапуги, надеясь что охотники посчитают меня мертвым. Но они, найдя рубаху, убили хапугу и вспороли ей брюхо. Две седьмицы не утихали облавы, я почти потерял надежду. И все же удача меня не забыла; в глухой топи, далеко от людских троп, я обнаружил полусгнившее тело парня лет двенадцати. Возможно, его похитила обезумевшая гарпия, или раненная хапуга утащила за собой в топь… Смерть мальчишки была ужасной. Я отчаяно ему позавидовал.
Каменное рубило изуродовало плоть бедняги так, что его стало невозможно узнать. Я отрубил ему голову и подбросил труп в гнездо старого карка на краю болота.
Охотники быстро нашли останки неизвестного мальчишки. Бедный карк поплатился жизнью за моё спасение, но облавы наконец прекратились. Быть может, люди поверили в мою смерть… Охотники изредка ошибались, такое случалось и раньше. Я боялся надеяться.
Почти месяц я не решался покинуть топи. Я исхудал и осунулся, под кожей проступили ребра — но это была хоть какая-то жизнь. Со временем я наловчился питаться болотными тварями, и даже подумывал остаться здесь до лета. К счастью, первые порывы ноябрьских ветров быстро вернули мне разум.