Мельин и другие места
Шрифт:
По всему выходило, что мохнач не собирается ее есть прямо сейчас. «Может быть, он сытый, а меня так подцепил, про запас», — размышляла Нинка. Она постаралась вспомнить, что говорили им про папридоев в клане. Почему-то ей настойчиво лезло в голову, что эти огромные существа питаются только листьями и плодами растений. Да нет, вряд ли. Девочка оглядела своего спасителя с ног до головы. Такой кругленький, пушистый, он был бы даже забавен, если бы не огромные размеры и устрашающего вида клыки, торчащие из пасти. Зверь тоже сидел и смотрел на нее необыкновенно внимательно. Круглые черные глаза даже не моргали и неотрывно следили за Нинкой. «Удрать вряд ли удастся,» — подвела она неутешительный итог. Так они и сидели, пялясь друг на друга, словно в гляделки играли.
Прошло
Решенье пришло само собой. Тихонько поднявшись, стараясь не разбудить спящего, Нинка сначала осторожными шажками, а потом и рысью понеслась в сторону родного становища. Тело ломило, но душа пела. Убежала, убежала, наконец-то! Вот только ночью скакать по лесу совсем не так как днем. Темно, страшно. Духи деревьев выглядывают, где-то ухает и стонет. Нет-нет, да заденет по лицу что-то липкое, на ветку совсем не похожее. Откровенной нечисти нет, конечно, возле клана — ворожеи давно всю повывели, а все боязно. Через некоторое время девочке пришлось остановиться — перед ней простиралось огромное озеро. Как же она могла так заблудиться? Леший что ли водил? Или собственный страх замутил голову?
Ровную гладь воды изредка нарушали круги от играющих рыбешек. Тихие всплески и посвистывания ночных птиц умиротворяли. Нинка уселась на берегу. Надо решить, куда теперь податься. Вряд ли разумно снова идти ночью, а то снова забредешь куда-нибудь, есть ведь и похуже местечки. Самое главное, что от зверюги оторвалась. Надо было как-то устраиваться на ночлег, но внезапно девчонка поняла, что заснуть все равно не сможет — страшно хотелось есть.
«Я сожрала бы сейчас даже вареного таракана, даже сороконожку!» Почему-то ей казалось, что вареный таракан — это верх противности; жареный бы все-таки похрустывал на зубах, а если посолить и с пряностями… Мысли о еде становились нестерпимыми, сосало под ложечкой. «Нечего без толку сидеть» — решила Нинка — «пойду поищу чего-нибудь на зубок».
Трудно искать съестное в незнакомом лесу, а уж ночью тем более. По летней поре наиболее оптимальным решением были грибы, да только попробуй, найди их в темноте! А узнать съедобные или нет — вообще проблема — по запаху что-ли?
Так она и передвигалась, наполовину ощупью, пока не споткнулась обо что-то мягкое. Раздалось злобное шипенье и клацанье зубов. Нинка увернулась, перекатываясь с боку на бок, потом вскочила, и снова была сбита с ног. Папридой, как же она могла о нем забыть! Его шкуру ни с кем другим не спутаешь. Только не должен он быть так близко, да и по ее представлениям находился совсем в другой стороне. Между тем характер у зверя определенно испортился — теперь он явно и недвусмысленно собирался растерзать ее. «Может быть, он не любит, когда его будят по ночам?» — проносилось у девчонки в голове между двумя кувырками. Ей становилось все труднее. По ноге полоснули неслабые когти, потекла кровь. Зверь не шутил. В ход пошли зубы— удар тяжелой головы — и из пореза на животе тоже закапало. Нинка согнулась пополам и отлетев, плюхнулась спиной на поваленный ствол. От удара голова мотнулась, словно у тряпичной куклы. Папридой надвигался. Длинная шея отклонилась назад для последнего удара. Девочка заскулила, дернулась и попыталась отползти.
Когда Нинка открыла глаза, она решила, что сошла с ума: папридоев вдруг стало двое. Они сцепились друг с другом не на жизнь, а на смерть. С ужасающим скрежетом лязгали зубы. В пылу схватки гиганты вставали на задние лапы, передними царапая и раздирая шелковистый мех противника. Сначала девочке показалось, что звери совершенно одинаковы, но потом, приглядевшись, она поняла что ошиблась. Один из них был помельче и посветлее. Именно он нападал, а тот, другой, защищался.
Надо было уносить ноги, пока животные были заняты и дракой забыли о ее существовании. Нинка попробовала ползти — бесполезно. Ноги и руки почему — то не слушались ее. «Колдовство», — мелькнуло в голове. Но потом она вспомнила, как упала спиной, сухой треск, как от сломанного дерева, и поняла все. Отстраненно, словно и не про себя. Она видела охотников, которые так же лежали неподвижно, после того как им перебивали хребет. Им не помогали не добрые травы, не целительная магия. Через некоторое время они умирали.
Больно не было, только пусто и как — то сосуще противно. А папридои все дрались. Нинке показалось, что она узнала того, помельче. Это был «ее» папридой. Это от него она убегала вчера и именно он почему-то вытащил ее из болота.
— «А покалечил меня совсем другой, тот что потемнее» — помыслилось девочке.
— «Значит, белый, он вроде как защищает меня, что ли. С чего бы это?»
Нинка знала, как охотятся на папридоев. Охотники затуманивали их сознание иллюзиями и страхами, а потом направляли в заранее приготовленную ловушку. Там зверя обездвиживали и с еще живого резали шкуру. Так кожа была мягче, а мясом клан мог кормится долгое время.
— «Им не за что любить людей. И меня тоже не за что. Я как и все ела мясо их сородичей и согревалась в холода их мехом. Тогда почему, почему маленький попридой все время меня спасает?»
Тем временем схватка гигантов закончилась. И победитель как раз направлялся к ней. Бока животного тяжело вздымались и из многочисленных порезов сочились кровь. Теперь уже невозможно было разобрать цвет шкуры животного, мех был заляпан грязью. Но спустя мгновенье Нинка поняла, что выиграл «ее» папридой: карие глаза приблизившейся к ней морды лучились теплом и радостью. Когда хотят убить, так не смотрят.
Мягкие ноздри осторожно обнюхали ее. Теплый шершавый язык мазнул по щеке. Девочка заплакала. Навзрыд, не здерживаясь, выпуская наружу все страхи и боль этих дней, отчаяние близкой смерти. Потому что, что она почувствовала, что теперь не одна, ее жалеют.
Жалость папридоя была деятельной: он осторожно толкал ее носом, пытаясь передвигать. Дело двигалось медленно, но скоро девочка поняла, что зверь подталкивает ее к озеру.
Ночь отступала: восходящее солнце золотило воду и растущие рядом деревья. Прибрежные травы гнулись и льнули к блестящей воде. Усилия папридоя наконец увенчались успехом: руки девочки коснулись воды. Как ни странно, она была теплой, гораздо теплее, чем утренний сыроватый воздух. Может быть злаки, росшие вокруг водоема роняли в него свои зерна, и те забраживали, но запах от озерца стоял тот еще. Так пахли корчаги с пшеницей, когда в клане по осени готовили из нее терпкое забористое веселящее питье. Ладони начало покалывать и живительное тепло поднималось все выше по рукам и плечам к шее, словно язычки пламени обнимают сырую головню в очаге.
Зверь продолжал заталкивать Нинку в воду. Он не успокоился, пока девочка не оказалась в озере целиком, а наружу торчала только голова, да и то не вся. Тогда мохнач прилег рядом, и начал самозабвенно пускать пузыри, через свои пушистые усы, мгновенно ставшие мокрыми.
Так они пролежали довольно долго — может быть целый день — Нинка не могла сказать точнее, время казалось, было не властно здесь, на этом волшебном озере. Тепло воды нежило и целило; понемногу стали оживать руки. Жизнь возвращалась в ее искалеченное тело, вскипая в каждой клеточке. Ей захотелось плыть, и она поплыла ни о чем не думая и не заботясь.