Мелкие боги

Пратчетт Терри Дэвид Джон

— Будь добр, горшок номер девять и веревку, — рявкнул старик.

— Сию секунду, господин Легибий.

Гончар достал из-под прилавка полотенце. Старик с рассеянным видом принял его. У Бруты сложилось впечатление, что подобное происходит не в первый раз.

— А также рычаг бесконечной длины и надежную точку опоры, — продолжил Легибий, вытираясь.

— У меня есть только то, что ты видишь, господин. Горшки и обычные хозяйственные товары, аксиоматические механизмы сейчас в дефиците.

— А кусочек мела у тебя имеется?

— Остался с прошлого раза, — ответил

гончар.

Старичок взял мел и принялся чертить на ближайшей стене треугольники. Потом взгляд его случайно упал вниз.

— Почему на мне нет одежды? — осведомился он.

— Мыснова принимали ванну? — спросил гончар.

— Я оставил одежду в ванне?

— Думаю, когда ты был в ванне, тебе пришла в голову очередная замечательная идея, — подсказал гончар.

— Правильно! Правильно! Мне пришла в голову прекрасная идея, как перевернуть мир! — воскликнул Легибий. — Простой принцип рычагов. Должен работать идеально. Осталось только уточнить технические детали.

— Замечательно. Зимой можно будет туда, где теплее, — согласился гончар.

— Могу я одолжить у тебя полотенце?

— Оно и так твое, господин Легибий.

— Правда?

— Ты забыл его здесь в прошлый раз. Помнишь? Когда тебе в голову пришла идея устройства маяка?

— Чудесно, чудесно. — Легибий завернулся в полотенце и провел на стене еще несколько линий. — Замечательно. Я пришлю кого-нибудь забрать стену.

Он обернулся и, казалось, только что заметил омниан, присмотрелся и пожал плечами.

— Гм-м, — только и сказал он и зашагал прочь.

Брута подергал за плащ одного из эфебских солдат.

— Прошу прощения, но почему мы остановились?

— Мы обязаны уступать дорогу философам, — пояснил солдат.

— А кто такой философ? — спросил Брута.

— Тот, у кого хватило ума подыскать себе непыльную работенку, не связанную с подъемом тяжестей, — раздался голос в его голове.

— Безбожник в поисках справедливой участи, которой он, несомненно, заслуживает, — ответствовал Ворбис. — Выдумщик заблуждений. Они слетаются в этот проклятый город, как мухи на навозную кучу.

— На самом деле все дело в климате, — пояснила черепашка. — Сам подумай. Если у тебя есть склонность выпрыгивать из ванны и бежать по улице каждый раз, когда в голову приходит блестящая идея, вряд ли ты захочешь жить в холодном климате. Если бы такие люди жили в холодном климате, они бы давно вымерли. Обычный естественный отбор, не более. Эфеб знаменит своими философами. Это даже лучше, чем уличный театр.

— Что лучше — толпа стариков, бегающая по улицам без одежды? — едва слышно произнес Брута, когда колонна двинулась дальше.

— Вроде того. Проводя все свое время в раздумьях о проблемах вселенной, о менее значительных вещах ты просто забываешь. Например, о штанах. Девяносто девять из ста идей оказываются совершенно бесполезными.

— Почему же никто не додумался надежно запереть их где-нибудь? — спросил Брута. — Лично мне кажется, что они никакой пользы не приносят.

— Потому что сотая идея, — сказал Ом, — обычно бывает гениальной.

—

Что?

— Видишь ту высокую башню на скале?

Брута поднял глаза. На самом верху башни металлическими полосами был закреплен сверкающий на солнце большой диск.

— Что это? — прошептал он.

— Причина, по которой у Омнии больше нет флота, — ответил Ом. — Вот почему так полезно иметь под рукой нескольких философов. Они размышляют себе на тему «Истина — это красота, или красота — это истина?» или «Производит ли шум падающее в лесу дерево, если никто его не слышит?», а потом, когда ты уже решишь, что они вообще вот-вот обслюнявятся, один из них и говорит этак невзначай: «Интересной демонстрацией принципов оптики будет размещение на высоком месте тридцатифутового параболического зеркала, способного направлять солнечные лучи на вражеский флот». Философам приходят в голову удивительные идеи. А незадолго до этого в целях демонстрации принципа рычага было изобретено замысловатое устройство, способное метать шары горящей серы на расстояние в две мили. А до этого, насколько я помню, было придумано какое-то подводное судно, которое втыкало в днища кораблей заостренные бревна.

Брута снова посмотрел на диск. Из речи Ома он понял не больше трети.

— Так оно производит или нет? — наконец спросил он.

— Что производит? Кого производит?

— Шум. Дерево. Если упадет, когда никто его не слышит?

— А кого это волнует?

Процессия подошла к воротам в стене, которая окружала скалу, как повязка окружает голову. Эфебский капитан остановился и развернулся.

— Глаза… посетителей…должны быть завязаны, — провозгласил он.

— Это оскорбительно! — закричал Ворбис. — Мы явились к вам с дипломатической миссией!

— Это не мое дело, — ответил капитан. — Мое дело лишь объявить: «Если вы собираетесь войти в эти ворота, ваши глаза должны быть завязаны». — Можете не завязывать глаза. И оставаться снаружи. Но если вы все же хотите оказаться внутри, то войти вы сможете только с повязкой на глазах. В этом и заключается этот, как его, жизненный выбор.

Один из поддьяконов что-то прошептал Ворбису на ухо. Затем тот провел краткое совещание с командиром омнианских легионеров.

— Хорошо, — согласился он наконец. — Мы повинуемся принуждению.

Повязка была очень мягкой и абсолютно светонепроницаемой. Потом Бруту взяли за руку и повели…

…Десять шагов по коридору, потом пять шагов налево, потом вперед по диагонали и три с половиной шага налево, направо сто три шага, три ступени вниз, семнадцать с четвертью оборотов, девять шагов вперед, один шаг налево, девятнадцать шагов вперед, пауза три секунды, два шага вправо, два шага назад, три с половиной оборота, ожидание одна секунда, три ступени вверх, двадцать шагов направо, пять с четвертью оборотов, пятнадцать шагов налево, семь шагов вперед, восемнадцать шагов направо, семь ступеней вверх, по диагонали вперед, пауза две секунды, четыре шага направо, тридцать шагов вниз под уклон в метр на каждые десять шагов, семь с половиной оборотов и шесть шагов вперед…