Мелкий бес
Шрифт:
Людмила задумчиво смотрела перед собою. Вдруг лукавая усмешка скользнула по ее губам. Она легонько оттолкнула Сашу, и спросила:
— Ты розы любишь?
Саша вздохнул, открыл глаза, улыбнулся сладко и тихо, и шепнул:
— Люблю.
— Большие? — спросила Людмила.
— Да всякие, и большие, и маленькие, — бойко сказал Саша, и встал с ее колен ловким мальчишеским движением.
— И розочки любишь? — нежно спросила Людмила, и звонкий ее голос вздрагивал от скрытого смеха.
— Люблю, —
Людмила захохотала, и покраснела.
— Глупый, розочки любишь, да посечь некому! — воскликнула она.
Оба хохотали, и краснели. Вожделение пылало в темных Сашиных глазах.
— Посеките, Людмилочка, хоть вы, — сказал он срывающимся голосом.
Людмила притянула его к себе, и повалила его на свои колени. Он барахтался, и смеялся.
— А меня ты любишь? — шепнула Людмила, наклонясь к нему.
— Люблю, — задыхаясь от возни, сказал Саша, — ведь ты же не розочка, хоть и розовые щечки.
— Поцелуй меня, — тихо сказала Людмила.
Саша закинул руки за Людмилину шею, и прижался губами к ее губам в долгом и сладком поцелуе, — и опять закрытые глаза, длинные ресницы на смуглых щеках придавали его лицу выражение слепой и неизбежной страстности. Людмила трепетала, и вздыхала, и нежилась в этих объятиях, сильных, и уже порочных, но еще невинных.
Невинные по необходимости возбуждения составляли для Людмилы главную прелесть этой связи. Они волновали, — и далеки были от грубых, отвратительных достижений…
Людмила щипнула Сашину щеку. Саша улыбался. Щека покраснела пятном. Это было красиво. Людмила щипнула за другую щеку. Саша не сопротивлялся. Он только взял ее за руку, поцеловал, и сказал:
— Будет вам щипаться, ведь и мне больно, да и свои пальчики намозолите.
— Туда же! — протянула Людмила, — больно, а сам какой комплиментщик стал.
Саша сказал:
— Мне некогда, много уроков. Приласкайте меня еще немножко, на счастье, чтобы греку ответить на пять.
— Выпроваживаешь! — сказала Людмила.
Саша покраснел. Людмила схватила его руку, и подняла рукав выше локтя.
— Нахлопать хотите? — спросил Саша, смущенно и виновато улыбаясь.
Но Людмила залюбовалась его рукою, повертела ее и так и этак.
— Руки-то у тебя какие красивые! — громко и радостно сказала она, и вдруг поцеловала около локтя.
Саша зарделся, рванул руку, — но Людмила удержала ее, и поцеловала еще несколько раз. Саша притих, потупился, и странное выражение легло на его ярких, полуулыбающихся губах, — и под навесом густых ресниц знойные щеки его начинали бледнеть.
[Случалось, Валерия заигрывала с Сашей. Людмила страстно отстраняла ее.
Однажды Саша, просидев у Людмилы с час, уходил. В гостиной сидели Дарья и Валерия. Валерия спросила:
— Что ж с нами не посидишь, красавец?
— Некогда, уроки, — ответил Саша.
Дарья и Валерия удерживали его, он смеялся, и
— Иди, иди, учи уроки, — еще кол схватишь.
Он ушел, а сестры заспорили, да так жарко, что дошло до драки: Людмила ударила Валерию по щеке, та схватила ее за волосы. Как раз в это время пришла Лариса.
— Как вам не стыдно! маленькие! — крикнула она.
Сестры остановились, смущенные, раскрасневшиеся.
— В чем дело? — спросила Лариса.
— Да Сашку не поделили, — ответила за них Дарья.
Лариса надрала уши обеим, и заставила их помириться. Людмила и Валерия, полусмеясь, полусердито, поцеловались.]
Грушина по временам устраивала вечеринки для молодых людей, из числа которых надеялась выудить мужа. Для отвода глаз приглашала она и семейных знакомых. [Теперь она воображала, что можно прельстить одного из выпивающих в странствиях писателей, и повенчаться с ним. Она позвала их на вечер, да и своих обычных состольников: Передонова с Варварой, Фаластова, Володина, Рутилова, Преполовенских, и еще несколько молодых чиновников.
Гости собрались рано. Не было пока только писателей.]
На стенах в гостиной у Грушиной висели картинки, закрытые плотною кисеей. Впрочем, особенно неприличного в них ничего не было. Когда Грушина подымала, с лукавою нескромною усмешечкой, кисейные занавесочки, гости любовались голыми бабами, написанными плохо.
— Что же это — баба кривая! — угрюмо сказал Передонов.
— Ничего не кривая, — горячо заступилась Грушина за картинку, — это она изогнулась.
— Кривая, — повторил Передонов.
— Ну, много вы понимаете, — обиженно сказала Грушина, — эти картинки очень хорошие и дорогие. Художникам без таких нельзя.
Передонов внезапно захохотал: он вспомнил совет, данный им на днях Владе.
— Чего вы заржали? — спросила Грушина.
— Нартанович, гимназист, своей сестре Марфе платье подпалит, — объяснил он, — я ему посоветовал это сделать.
— Станет он палить, нашли дурака, — возразила Грушина.
— Конечно, станет, — уверенно сказал Передонов, — братья и сестры всегда ссорятся. Когда я маленький был, так всегда своим сестрам пакостил, — маленьких бил, а старшим Одежду портил.
— Не все же ссорятся, — сказал Рутилов, — вот я с сестрами не ссорюсь.
— Что ж ты с ними, целуешься что ли? — спросил Передонов.
— Ты, Ардальон Борисыч, свинья и подлец, и я тебе оплеуху дам, — очень спокойно сказал Рутилов.
— Ну, я не люблю таких шуток, — ответил Передонов, и отодвинулся от Рутилова, а то еще, — думал он, — и в самом деле даст, — что-то зловещее у него лицо. — У нее, — продолжал он о Марте, — только и есть одно платье, черное.
— Вершина ей новое сошьет, — с завистливой злостью сказала Варвара. — К свадьбе все приданое сделает. Красавица, инда лошади жахаются.