Мелкий бес

Сологуб Федор Кузьмич

— Не надо, так что ж ты его теребишь! — грубо возразила Дарья.

Людмила покраснела, и виноватое выражение тяжело легло на ее лице. Дарье стало жалко, она подошла к Людмиле, обняла ее, и сказала:

— Ну, не дуйся, ведь мы не со зла говорим. Людмила опять заплакала, приникла головой к Дарьину плечу, и горестно сказала:

— Я знаю, что уж тут не на что мне надеяться, но хоть бы немножко приласкал он меня, хоть бы как-нибудь!

— Ну что, тоска! — досадливо сказала Дарья, отошла от Людмилы, подперлась руками в бока, и звонко

запела:

Я вечор сваво милова Оставляла ночевать.

Валерия заливалась звонким и хрупким смехом. И у Людмилы глаза стали веселы и блудливы. Она порывисто прошла в свою комнату, обрызгала себя корилопсисом, — и запах пряный, сладкий и блудливый охватил ее вкрадчивым соблазном. Она вышла на улицу нарядна(я), взволнованная, и нескромною прелестью соблазна веяло от нее. Может быть, и встречу, — думала она. И встретила!

— Хорош! — укоризненно и радостно крикнула она.

Саша и смутился, и обрадовался.

— Некогда было, — смущенно сказал он, — всё же уроки, все учить надо, правда, некогда.

— Врешь, миленький, — пойдем-ка сейчас.

Он отнекивался смеючись, но видно было, что и рад тому, что Людмила его уводит. И Людмила привела его домой.

— Привела! — с торжеством крикнула она сестрам, и за плечо отвела Сашу к себе.

— Погоди, сейчас я с тобой разделаюсь, — погрозилась она, и заложила дверь на задвижку, — вот теперь никто за тебя не заступится.

Саша, заложа руки за пояс, неловко стоял посреди ее горницы, — ему было жутко и любо. Пахло какими-то новыми духами, празднично, сладко, но что-то в этом запахе задевало, бередило нервы, как прикосновение радостных, юрких и шероховатых змеек.

И досталось же сегодня Саше. Как только не теребила его Людмила!

Ей любо было щипать его за щеки, и смотреть, как они запылают ярко.

И Саша смеялся, — ему нравилось, что немножко больно, — стерпеть можно, — и вдруг в щеке разольется тепло…

А за дверью, нагнувшись к замочной скважине, подслушивали и подсматривали Дарья и Валерия, — обе раскраснелись, дрожали, и чинно менялись, соблюдая тишину, словно занялись хорошим и необходимым делом.

XXII

Преполовенские взяли на себя устройство венчания. Венчаться решили в деревне, верстах в шести от города: в городе Варваре неловко было идти под венец после того, как прожили столько лет, выдавая себя за родных. День, назначенный для венчания, скрыли: Преполовенские распустили слух, что венчаться будут в пятницу, а на самом деле свадьба была в среду днем. Это сделали, чтобы не наехали любопытное из города. Варвара не раз повторяла Передонову:

— Ты, Ардальон Борисыч, не проговорись, когда венец-то будет, а то еще помешают.

Деньги на расходы по свадьбе Передонов выдавал неохотно, с издевательствами над Варварой. Иногда он приносил свою

палку с набалдашником-кукишем, и говорил Варваре:

— Поцелуй мой кукиш, дам денег, — не поцелуешь, — не дам.

Варвара целовала кукиш.

— Что ж такое, губы не треснут, — говорила она.

Срок свадьбы таили до самого назначенного дня даже от шаферов, чтобы не проболтались. Сперва позвали в шаферы Рутилова и Володина, — оба охотно согласились: Рутилов ожидал забавного анекдота, Володину было лестно играть такую значительную роль при таком выдающемся событии в жизни такого почтенного лица. Потом Передонов сообразил, что ему мало одного шафера. Он сказал:

— Тебе, Варвара, одного будет, а мне двух надо, мне одного мало, — надо мной трудно венец держать.

И Передонов пригласил вторым шафером Фаластова. Варвара ворчала:

— Куда его к чёрту, два есть, чего еще!

— У него очки золотые, важнее с ним, — сказал Передонов.

Утром в день свадьбы Передонов помылся теплою водою, как всегда, чтобы не застудить себя, и затем потребовал румян, объясняя:

— Мне надо теперь каждый день подкрашиваться, а то еще подумают, дряхлый, и не назначат инспектором.

Варваре жаль было своих румян, но пришлось уступить, — и Передонов подкрасил себе щеки. Он бормотал:

— Сам Верига красится, чтобы моложе быть. Не могу же я с белыми щеками венчаться.

Затем, запершись в спальне, он решил наметить себя, чтобы Володин не мог подменить его собою. На груди, на животе, на локтях, еще на разных местах намазал он чернилами букву «П».

Надо было наметить и Володина, да как его наметишь! Увидит, сотрет, — тоскливо думал Передонов.

Затем пришла ему в голову мысль, что не худо бы надеть корсет, — а то за старика примут, если невзначай согнешься. Он потребовал от Варвары корсет. Но Варварины корсеты оказались ему тесны, — ни один не сходился.

— Надо было раньше купить, — сердито ворчал он. — Ничего не подумают.

— Да кто же мужчины носит корсет, — возражала Варвара, — никто не носит.

— Верига носит, — сказал Передонов.

— Так Верига — старик, а ты, Ардальон Борисыч, слава Богу, мужчина в соку.

Передонов самодовольно улыбнулся, посмотрел в зеркало, и сказал:

— Конечно, я еще лет полтораста проживу.

Кот чихнул под кроватью. Варвара сказала, ухмыляясь:

— Вот и кот чихает, — значит, верно.

Но Передонов вдруг нахмурился. Кот уже стал ему страшен, и чиханье его показалось ему злою хитростью.

Начихает тут чего не надо, — подумал он, полез под кровать, и принялся гнать кота. Кот дико мурлыкал, прижимался к стене, и вдруг, с громким и резким мяуканьем, шмыгнул меж рук у Передонова, и выскочил из горницы.

— Чёрт голландский! — сердито обругал его Передонов.

— Чёрт и есть, — поддакивала Варвара, — совсем одичал кот, погладить не дается, ровно в него чёрт вселился.