Мельмот скиталец
Шрифт:
Исидора оцепенела от ужаса. — Торжество! — повторила она, — свадьба! Но ведь я твоя жена и вот-вот стану матерью!
В эту минуту раздался топот копыт; слышно было, как множество всадников приближается к дому, как слуги бегут встретить их и помочь им сойти с лошадей, и Мельмот, подняв руку не для прощанья, а, как показалось Исидоре, с угрозой, мгновенно исчез; а через час Исидора опускалась уже на колени и кланялась отцу, которого не видела ни разу в жизни, позволила Монтилье приветствовать себя и приняла поцелуй брата, который едва прикоснулся к ней, раздраженный ее холодным обращением и замеченной в ней переменой, когда она вышла ему навстречу.
Семейное свидание это происходило так, как то было принято в те времена в Испании. Альяга поцеловал холодную руку своей постаревшей жены; многочисленные слуги дома выразили надлежащую радость по случаю возвращения своего господина; отец Иосиф напустил на себя еще более важный вид и громче, нежели обычно,
Все было приглушено наступившим спокойствием, недолгим и ненадежным. Исидора, которая так боялась приближавшейся опасности, почувствовала вдруг, что страхи ее улеглись. Должно быть, час этот был не так еще близок, как она думала, и она сумела найти в себе достаточно выдержки, чтобы выслушивать ежедневные разговоры о своей приближающейся свадьбе, меж тем как ее доверенные слуги то и дело смущали ее своими намеками на то, что событие, которого они ожидают, произойдет очень скоро. Исидора мужественно все выслушала, почувствовала, перенесла: торжественные, степенные поздравления отца и матери, самодовольные ухаживания Монтильи, вполне уверенного в своей невесте и в ее приданом; угрюмую уступчивость брата, который не мог не согласиться на этот брак, однако непрестанно намекал на то, что его сестра могла составить более удачную партию. Все это проплывало перед ней как во сне; настоящая жизнь ее шла, должно быть, только в глубинах души. «Если бы мне пришлось стоять перед алтарем, — думала она, — и моя рука была бы в руке Монтильи, Мельмот все равно бы меня от него избавил». Эта страшная уверенность глубоко в ней укоренилась; образ, исполненный чудовищной, сверхъестественной силы, вставал перед нею всякий раз, когда она думала о Мельмоте, и застилал собою все остальное; и образ этот, который в первую пору их любви причинил ей столько страха и тревоги, теперь сделался ее единственною опорой в часы невыразимого страдания; так те несчастные женщины восточных сказок, чья красота возбудила ужасную страсть некоего злого духа, в час свадьбы ждут, что этот соблазнивший их дух вырвет из объятий сраженных горем родителей и растерявшегося жениха жертву, которую он приберег для себя и чья беззаветная преданность ему служит оправданием богопротивного и противоестественного их союза [633] [634] .
633
Смотри прелестную сказку об Авгите, принцессе Египетской, и колдуне Мограбе в Арабских сказках[634]. (Прим. автора).
634
…прелестную сказку об Авгите, принцессе Египетской, и колдуне Мограбе в Арабских сказках. — Сказку об Авгите (Auheta), как видно из данного примечания, Метьюрин знал из дважды переведенного на английский язык французского источника под заглавием «Арабские сказки, или Продолжение арабских ночных развлечений» (Arabian Tales, or a Continuation of the Arabian Nights Entertainments… newly translated from the original Arabic into French by Dom Chavis… and M. Casotte… and transi, from the French into English by Robert Heron. Edinburgh and London, 1792, 4 vols.; другое издание — London, 1794). Сказка об Авгите и Мограбе напечатана здесь в III томе (р. 200–221). Французский оригинал напечатан ранее в серии «Cabinet des Fees», 1788, vol. XXVIII (см.: V. Chauvin. Bibliographie des ouvrages arabes ou relatifs aux arabes, vol. IV, Liege — Leipzig, 1900, p. 88, 148). Сюжет этой арабской сказки был Метьюрину известен также из другого источника: поэмы Роберта Саути «Талаба-разрушитель», которая, по собственным словам поэта, была написана под ее воздействием; см.: Martha Pike Conant The oriental Tale in England in the eighteenth Century. N. Y., 1908, p. 41–42, 252, 263.
Сердце Альяги ширилось, когда он предвкушал, что его заманчивые планы скоро осуществятся, а вместе с сердцем щедро открывался и кошелек, который был извечным его пристанищем, и владелец его решил устроить по случаю бракосочетания своей дочери великолепнейший праздник. Исидора помнила, как Мельмот предсказал ей, что наступит этот роковой день, и его слова «Я там буду» среди того ужаса, который ее охватил, на какое-то время принесли ей успокоение. Однако по мере того, как приготовления к свадьбе совершались у нее на глазах — ас ней то и дело советовались о том, как лучше убрать и украсить комнаты, — она теряла присутствие духа; она бормотала в ответ что-то совсем невнятное, а в остекленевших глазах ее был ужас.
Вечером этого дня должен был состояться костюмированный бал. Исидора подумала, что, может быть, Мельмот воспользуется этим случаем, чтобы устроить ее побег; она ждала, что услышит от него какой-то намек, что он подаст ей надежду, что он шепнет ей, что бал этот облегчит ей возможность вырваться из сетей смерти, которые, казалось, опутывали ее со всех сторон. За все время он не проронил об этом ни слова, и наступавшая было твердая уверенность, что она может на него положиться, оказывалась через минуту потрясенной в своих
В одну из таких минут, которые становились для нее нестерпимыми от убежденности, что роковой час уже близок, она взмолилась:
— Увези меня… увези меня из этого дома! Жизнь моя уже ничего не стоит; это дыхание, от которого скоро не останется и следа; но рассудку моему каждую минуту грозит опасность! Я не в силах вынести всех ужасов, какие выпали на мою долю! Сегодня меня целый день водили из комнаты в комнату и заставляли смотреть, как их украшают ко дню моей свадьбы! О Мельмот, если ты уже больше не любишь меня, то по крайней мере будь ко мне милосерд! Спаси меня от этого ужаса, которому нет названия! Если тебе не жаль меня, то пожалей твоего ребенка! Я не отрывала от тебя глаз, я ловила каждое твое слово, ища в нем проблеск надежды, и у тебя не нашлось для меня ни единого звука, ни один твой взгляд не принес мне этой надежды! Я схожу с ума! Ничто не может теперь меня взволновать; ничто, кроме неизбежных и уже наступивших для меня ужасов завтрашнего дня. Ты говорил, что можешь подходить к стенам этого дома, беспрепятственно проникать внутрь, не вызвав ни в ком подозрений и не боясь, что тебя обнаружат; ты хвалился, что умеешь окружить себя облаком непроницаемой тайны. Так теперь, когда мне уже нет исхода и часы мои сочтены, окутай меня ее страшным покровом, чтобы я могла бежать, пусть потом он даже обернется для меня саваном! Вспомни только, как ужасна была ночь нашей свадьбы! Я шла за тобою в страхе, но я тебе верила; от одного твоего прикосновения раздвигались все земные преграды, ты вел меня неведомым мне путем, но я шла за тобой! О, если ты действительно владеешь этой таинственной и непостижимою силой, о которой я не смею тебя расспрашивать и в которую не могу поверить сама, яви ее ради меня в эту ужасную минуту… помоги мне бежать; мне не выжить, и хоть я и чувствую, что жить мне осталось слишком мало, чтобы я успела поблагодарить тебя потом за все сама, с тобой останется тот, кто без слов, одной улыбкой напомнит тебе о слезах, которые я проливаю теперь; и если проливала я их напрасно, то улыбка его, когда он будет играть с цветами на могиле у матери, будет для тебя горьким упреком!
Мельмот слушал ее с напряженным вниманием и не проронил ни слова.
— Итак, ты отдаешься мне целиком? — спросил он.
— А разве я уже не поступилась для тебя всем?
— Вопрос не есть ответ. Так, значит, ты согласна порвать все, что тебя связывает с другими, отказаться от всех надежд, положиться целиком на меня одного, чтобы я вызволил тебя из того безысходного ужаса, в котором ты очутилась?
— Да, согласна; я полагаюсь на тебя!
— А ты обещаешь, что, если я окажу тебе эту услугу, если я пущу в ход ту силу, на которую ты говоришь, что я намекал, ты станешь моей?
— Твоей! А разве я уже не стала твоей?
— Значит, ты соглашаешься мне во всем подчиниться? Ты сама добровольно вверяешь себя той силе, которою я могу тебя защитить? Ты хочешь сама, чтобы я употребил эту силу, чтобы дать тебе возможность бежать? Говори, верно ли я толкую сейчас твои чувства? Я не могу привести в действие те силы, которые ты приписываешь мне, если ты сама не захочешь, чтобы я это сделал. Я был терпелив; я ждал, когда меня призовут к делу. И вот меня призвали. Лучше бы этого никогда не случилось! — выражение жесточайшего страдания искривило его суровые черты. — Но ты еще можешь взять обратно свое решение.
— И тогда ты не спасешь меня от позора и опасности? Вот, оказывается, какова твоя любовь, какова та сила, которой ты кичишься? — воскликнула Исидора, которую промедление это сводило с ума.
— Если я молю тебя не спешить, если сам я сейчас колеблюсь и трепещу, то все это для того, чтобы дать тебе время… и твой добрый ангел мог еще шепнуть тебе спасительные слова.
— Спаси меня, и этим ангелом будешь ты! — вскричала Исидора, падая к его ногам.
Услыхав эти слова, Мельмот весь затрясся. Он, однако, поднял ее и успокоил, обещав, что спасет ее, хотя голос его скорее возвещал отчаяние, а потом, отвернувшись от нее, разразился страстным монологом.
— Бессмертные небеса, что же есть человек? Неведение делает его самым слабым из живых тварей, но у тех есть инстинкт! Люди — все равно что птицы, когда ты, кого я не дерзаю назвать отцом, берешь их в руку: они пищат и трепещут, хоть ты и касаешься их с нежностью и хочешь только возвратить беглянку обратно в клетку; а из страха перед светом, который слепит их, они кидаются в расставленные у них перед глазами сети и попадают в плен, из которого им уже не уйти!
Произнося эти слова, он быстрыми шагами ходил по комнате и нечаянно наткнулся на кресло, на котором было разложено сверкающее своим великолепием платье.
— Что это такое? — вскричал он, — что это за дурацкая мишура, что за нелепейший маскарад?
— Это платье, которое я должна буду надеть на празднестве, что будет сегодня вечером, — ответила Исидора, — служанки уже идут; я слышу шаги их за дверью. О, как будет у меня биться сердце, когда я надену этот сверкающий наряд! Но ты не оставишь меня? — спросила она, едва переводя дыхание от охватившей ее тревоги.
— Не бойся, — торжественно заверил ее Мельмот, — ты просила у меня помощи, и ты ее получишь. Пусть же сердце твое не трепещет ни тогда, когда тебе придется снимать это платье, ни теперь, когда ты должна будешь его надеть!