Мельмот скиталец
Шрифт:
— Завесьте его, — сказала Ревекка, старая служанка, о которой уже шла речь, — говорю вам, закройте святилище и задерните занавеску, не слышите вы, что ли, как в двери к нам стучат, стучат сыны Велиала [303] , колотят палками и камнями; еще минута, и они ворвутся к нам; топорами и молотами они сломают нашу дверь, уничтожат всю резьбу.
— Врешь, — вскричал еврей вне себя от волнения, — нет там никакой резьбы, и не посмеют они ее портить молотами и топорами. Может, это дети Велиала напились пьяными и шатаются по улицам. Прошу тебя, Ревекка, покарауль у двери и не подпускай к ней сынов Велиала, даже сынов власть имущих грешного города — города Мадрида, пока я не уберу отсюда этого мерзкого нечестивца, который еще борется со мной, да, борется изо всех сил, — а я действительно с ним боролся изо всех сил. Но пока шла наша борьба, стук в дверь становился все громче и ожесточенней, и, уже когда меня уносили, еврей все еще повторял:
303
…сыны Велиала… — В библейских текстах имя Велиала является синонимом нечестивца и
— Покажи им свое лицо, Ревекка, пусть они увидят, что лицо у тебя как кремень.
Он стал уже уходить, когда Ревекка воскликнула:
— Поглядите, я выставила им спину, лицо мое тут не поможет. Я покажу им спину и этим их одолею.
— Прошу тебя, Ревекка, — настаивал старик, — высунь лицо свое и этим ты их победишь. Не поворачивайся к ним задом, а покажи им лицо и увидишь, если это мужчины, они убегут, пусть их будет даже тысяча, испугаются и убегут. Молю тебя, покажи им еще раз твое лицо, Ревекка, пока я не спроважу этого козла в пустыню. Уверен, что вид лица твоего прогнал бы тех, кто стучал ночью в дом в Гиве [304] и кто погубил жену одного из вениамитян [305] .
304
…кто стучал ночью в дом в Гиве… — Имеется в виду следующий рассказ в Книге Судей (20, 3–5): «…И сказали сыны Израилевы: скажите, как происходило это зло? Левит… сказал: я с наложницею моею пришел ночевать в Гиву Вениаминову; и восстали на меня жители Гивы и окружили из-за меня дом ночью; меня намеревались убить, и наложницу мою замучили, [надругавшись над нею] так, что она умерла».
305
…одного из вениамитян. — Вениамин — младший сын патриарха Иакова от Рахили. В Библии упоминается и потомство его (вениамитяне) — все колено Вениаминово, со всеми его племенами. По смерти Иисуса Навина, во дни безначалия, среди вениамитян началось страшное беззаконие, за что они едва не были вовсе истреблены прочими коленами (Книга Судей, 19–21; ср.: П. Солярский. Опыт библейского словаря собственных имен, т. I, с. 313–315).
Стук меж тем становился еще громче.
— Поглядите, они мне всю спину пообили, — вскричала Ревекка, оставив свой пост и отбежав от двери, — истинно говорю вам, оружие сильных сокрушает все перемычки и косяки; руки у меня ведь не стальные, ребра — не железные, поглядите, у меня больше никаких сил нет, никаких сил, я валюсь с ног и попаду теперь в руки необрезанных!
Едва она успела проговорить это, как дверь подалась, и она действительно повалилась навзничь, попав, однако, при этом отнюдь не в руки необрезанных, а в руки двух своих соотечественников, у которых, как видно, были чрезвычайные причины для того, чтобы явиться в такой поздний час и применить силу, чтобы попасть в дом.
Увидев, кто пришел, еврей оставил меня одного и тщательно запер дверь. Почти всю ночь проговорил он с обоими посетителями, и должно быть о вещах очень важных. Не знаю уж, о чем шла речь, но наутро по лицу моего хозяина можно было понять, что он в большой тревоге. Он встал рано, исчез на целый день и, вернувшись поздно вечером, тут же пришел ко мне в комнату и очень обрадовался, увидев, что я совершенно успокоился и сижу тихо. На стол поставили подсвечники со свечами, Ревекку отправили спать, и мой еврей, после того как он несколько раз тяжелыми шагами прошел взад и вперед по тесной комнате, все время откашливаясь, наконец уселся и набрался смелости поделиться со мной обстоятельством, повергшим его в смятение, причем какая-то особая чуткость, свойственная людям в горе, роковым образом подсказала мне, что я в известной степени к этому причастен. Он сообщил мне, что известие о моей смерти, которому так безоговорочно поверил весь Мадрид, вначале его успокоило; теперь же по городу распространился новый слух, который, как он ни лжив и ни невероятен, может рано или поздно привести к самым страшным для нас последствиям. Он спросил меня, возможно ли, что я оказался настолько неблагоразумен, что в этот ужасный вечер появился в окне перед глазами всего собравшегося народа. Когда же я признался, что стоял у окна и невольно вскрикивал, что я боюсь, что действительно кто-то мог услыхать мои крики, он в ужасе стал ломать руки, а на бледном лице его выступили капли холодного пота.
Придя в себя, он рассказал, что все в городе говорят, будто в этот страшный вечер являлся мой призрак, будто люди видели, как я парил в воздухе, взирая на предсмертные муки несчастной жертвы, и что они слышали, как голос мой призывал умирающего на Страшный суд. Он добавил, что история эта, которая людям суеверным кажется вполне вероятной, передается теперь из уст в уста и что, хоть рассказ этот до крайности нелеп, он неминуемо будет воспринят как повод для того, чтобы Святая Инквизиция вновь и вновь проявляла неустанную бдительность и неослабное рвение, в результате которых меня в конце концов могут обнаружить. Поэтому он собирается открыть мне некую тайну, зная которую, я смогу оказаться в полной безопасности даже здесь, в самом центре Мадрида, до тех пор пока можно будет отыскать тот или иной способ бежать отсюда и поселиться в какой-нибудь протестантской стране, где Инквизиция уже не сможет меня настичь.
Едва только он собрался открыть мне эту тайну, от которой зависела безопасность нас обоих, тайну, которую я приготовился выслушать, цепенея от страха, как послышался новый стук в дверь, совсем непохожий на тот, который мы слышали накануне. Постучали один раз, и то был решительный и властный стук, вслед за которым именем Святейшей Инквизиции потребовали, чтобы им немедленно открыли. Услыхав эти страшные слова, несчастный еврей упал на колени, задул свечи, воззвал к помощи всех двенадцати патриархов и надел себе на руки большие четки, причем проделал все это с быстротой, казалось, немыслимой для человеческого существа, которому пришлось выполнять столь многочисленные и разнообразные движения. Постучали еще
Спустился я всего на несколько ступенек; на последней я остановился, продолжая трястись от страха, а в это время служители Инквизиции вошли в дом, и шаги их заскрипели по доскам пола, под которым я был спрятан. Я мог ясно расслышать каждое их слово.
— Дон Фернан, — сказал один из инквизиторов, обращаясь к моему хозяину, который почтительно открыл дверь и теперь шел следом за ними, — почему вы не впустили нас сразу?
— Святой отец, — отвечал еврей, весь дрожа, — единственная служанка моя; Мария, стара и глуха, мой юный сын лег уже спать, а сам я творил молитвы.
— Ты, как видно, умудрялся молиться в темноте, — сказал другой, указывая на потушенные свечи, которые еврею теперь пришлось зажигать снова.
— Досточтимые отцы, когда око господне взирает на меня, мне никогда не бывает темно.
— Око господне взирает на тебя сейчас, — сурово сказал судья, усаживаясь в кресло, — равно как и другое, то, которому господь наш поручил неусыпно бдеть и беспрепятственно проникать всюду, око Пресвятой Инквизиции. Дон Фернан де Нуньес, — таково было имя, которое принял еврей, — ты должен знать, сколь снисходительна церковь к тем, кто отказался от заблуждений проклятой еретической нации, к которой ты принадлежишь, но вместе с тем должен также знать, сколь неусыпна та бдительность, которую она проявляет в отношении подобных тебе: они всегда бывают ей подозрительны и наводят на мысль, что обращение их в католичество неискренне и они легко могут вернуться к своей прежней вере. Мы знаем, что в поганых жилах твоих предков текла черная кровь Гранады [306] и что еще каких-нибудь четыре столетия назад они попирали ногами тот крест, перед которым теперь простираются ниц. Ты старый человек, дон Фернан, но не старый христианин, и, учитывая это, Святой палате надлежит самым тщательным образом следить за твоим поведением.
306
…черная кровь Гранады… — Гранада — последний оплот мавров на Пиренейском полуострове — пала под натиском испанцев в царствование Фердинанда и Изабеллы в 1492 г. Падение Гранады, однако, упомянуто здесь и по другой причине: оно доставило Инквизиции одновременно множество новых жертв, — кроме морисков (т. е. мавров, для своего спасения принявших христианскую веру вместо магометанской), также евреев. О последних X. А. Льоренте (Критическая история испанской инквизиции, т. I, с. 189) свидетельствует: «Испанские евреи знали об угрожавшей им опасности. Будучи убеждены, что для отвращения ее достаточно предложить Фердинанду деньги, они обязались доставить тридцать тысяч дукатов на издержки по войне с Гранадой, которая как раз в это время была предпринята Испанией; кроме того, евреи обязались не давать никакого повода к тревоге правительства и сообразоваться с предписаниями закона о них, жить в отдельных от христиан кварталах, возвращаться до ночи в свои дома и воздерживаться от некоторых профессий, предоставленных только христианам. Фердинанд и Изабелла готовы были отнестись благожелательно к этим предложениям, но случилось так, что об этом узнал Торквемада [Великий инквизитор]. Этот фанатик имел дерзость явиться с распятием в руке к государям и сказать им: „Иуда первый продал своего господа за тридцать сребреников; ваши величества думают продать его вторично за тридцать тысяч монет. Вот он, возьмите распятие и поторопитесь его продать“. Фанатизм доминиканца произвел внезапный поворот в душе Фердинанда и Изабеллы. 31 марта 1492 г. они издали декрет, которым все евреи мужского и женского пола обязывались покинуть Испанию до 31 июля того же года под угрозой смерти и потери имущества. Декрет запрещал христианам укрывать кого-либо в своих домах после этого срока под угрозой тех же наказаний. Евреям было разрешено продавать свои земельные угодья, брать с собой все движимое имущество и другие вещи, кроме золота и серебра». По подсчетам историков Испании страну покинуло вследствие этого закона до 800 тысяч евреев, а так называемые новохристиане, т. е. принявшие христианство, долгое время находились под постоянным подозрением в неискренности исповедания.
Несчастный еврей, призывая всех святых, заверял, что за все то строгое наблюдение, которым Святая Инквизиция оказывает ему честь, он считает себя обязанным ей и испытывает к ней благодарность, и начал при этом отрекаться от веры своих отцов столь неистово и рьяно, что поверг меня в дрожь: я стал уже сомневаться, что он может быть искренен не только в какой бы то ни было религии, но и в своем отношении ко мне. Служители Инквизиции, равнодушно выслушав все его заверения, сообщили ему цель своего прихода. Они заявили, что странный и невероятный рассказ о том, что призрак умершего узника Инквизиции будто бы парил в воздухе близ его дома, навел умудренную опытом Святую палату на мысль, что человек этот жив и скрывается, может быть, в его стенах.
Я не видел, как задрожал при этом еврей, однако я почувствовал, как заходили половицы, на которых он стоял, и как движение их передалось ступенькам лестницы, которая мне служила опорой. Сдавленным, прерывающимся голосом еврей стал умолять, чтобы инквизиторы обыскали все закоулки дома и чтобы они сравняли весь этот дом с землей, а самого его погребли под обломками, если им удастся обнаружить хоть что-нибудь такое, что не подобает держать у себя правоверному и благочестивому христианину.
— Можете не сомневаться, мы все это проделаем, — сказал инквизитор с величайшим sang froid [307] , ловя его на слове, — а до тех пор, дон Фернан, позвольте мне сообщить вам, какой опасности вы себя подвергаете, если когда-нибудь, пусть даже очень нескоро, будет обнаружено, что вы приютили у себя узника Инквизиции и врага нашей пресвятой церкви или даже просто помогли ему где-то укрыться. Первое, что тогда сделают, — и это будет еще только началом, — дом ваш сравняют с землей.
307
Хладнокровием (франц.).