Мельмот скиталец
Шрифт:
Туземцы уверяли, что там нет не только никаких животных, но и никаких растений и даже воды, и это привело к тому, что европейские суда перестали заходить на этот остров, индийцы же с других островов, проплывавшие мимо него на лодках, со страхом и грустью взирали на царившее там запустение и всякий раз кидали что-нибудь за борт, чтобы умилостивить гневную Шиву.
Остров, предоставленный, таким образом, самому себе, пышно расцвел; так порой лишенные всякой заботы дети вырастают сильными и здоровыми, а холеные баловни погибают из избытка питания. Цветы расцветали, листва густела — и ни одна рука не рвала их, ни одна нога не топтала и ни одни губы не прикасались к ним, пока однажды рыбакам, которых сильным течением относило на этот остров, как они отчаянно ни гребли, как ни натягивали паруса, чтобы их не прибило к берегу, сколько ни обращали к Шиве молитв, не пришлось все же подойти к острову на расстояние не больше весла. И вот, когда им, против ожидания, удалось все же благополучно вернуться домой, они рассказали, что с острова до них донеслись какие-то звуки, столь сладостные, что не иначе как место это облюбовала некая другая богиня, более милостивая, нежели Шива. Молодые рыбаки добавили к этому, что видели, как женская фигура несказанной красоты скользнула и исчезла среди листвы, которая теперь пышно разрослась среди скал; и, будучи людьми благочестивыми, готовы были счесть это восхитительное видение воплощением самого Вишну [326] в образе красавицы, причем очарование этого существа намного превосходило все предшествующие его воплощения, ведь в одном из них он даже принимал образ тигра.
326
…воплощением самого Вишну… — По словам Мориса (vol. V, р. 73) и Р. Саути, Вишну (Veeshnu) — один из главных богов индуистской «триады» (Брама — создатель, Вишну — охранитель, Шива — разрушитель).
Обитатели соседних островов, которые были не только суеверны, но и обладали богатым воображением, обожествили на
327
…кровавых обрядов Шивы и Хари… — Хари (Haree), по словам Мориса, — «одно из имен Вишну» (vol. V, р. 117–118), т. е., по-видимому, имя Хари (как и имя Шивы) принадлежало сначала другому, более древнему божеству, которое впоследствии было отождествлено с Вишну. Морис указывает также, что скульптурное изображение Хари находится в священных пещерах Сальсетты и Элефанты (см. ниже, прим. 17); это фигура «гигантской величины, лежащая на свернувшейся кольцом змее. Головы змеи многочисленны; скульптор придумал накрыть спящего бога своего рода балдахином; из каждого змеиного рта высовывается раздвоенный язык, как бы надменно грозящий смертью всякому, кто решится потревожить бога».
328
Купидону в индийской мифологии. (Прим. автора).
329
…давали обеты Камдео и посылали… бумажные кораблики… — Называя «Камдео» (Camdeo, Kama-deva?) в примечании Купидоном индийской мифологии, Метьюририн основывается на свидетельстве Мориса (vol. II, p. 93), который, однако, утверждает, что «в образе Кама (Cama) индусы имеют своего Купидона — бога любви, с его луком и цветущими стрелами»; ниже Метьюрин, говоря о Кришну — «индийском Аполлоне», также заимствует это отождествление из труда Мориса (vol. V, p. 159), в свою очередь ссылающегося на «Индийские праздники» Холлуэлла.
330
Индийского Аполлона. (Прим. автора).
Можно было видеть, как из ночи в ночь эти лодки скользят друг за другом по темной поверхности моря словно поднявшиеся из пучины звезды; освещенные бумажными фонариками, они везли туда цветы и плоды, и чья-нибудь робкая рука незаметно оставляла их на песке, а другая, уже более смелая, укладывала свое подношение в тростниковую корзину и вешала на скалу. И выражая этим свое добровольное и смиренное поклонение богине, простодушные островитяне испытывали вместе с тем радость. Было, однако, замечено, что впечатления людей, поклонявшихся богине и возвращавшихся потом домой, оказывались очень различны. Женщины, затаив дыхание, замирали с веслами в руках, восхищенные доносившимися с острова дивными звуками, а когда звуки эти обрывались, уплывали; потом, вернувшись в хижины свои, они тщетно пытались напеть эти неземные песни, — тщетно, ибо собственный их язык не знал сколько-нибудь напоминающих их звуков. Мужчины же долго ждали, не выпуская весел из рук, чтобы хоть на какое-то мгновение увидеть красоту той, которая, по уверениям рыбаков, бродит в этих местах, а потом, разочарованные, принимались наконец грести и с печалью в сердце возвращались домой.
Постепенно дурная молва об острове улеглась, и он перестал внушать людям страх; и сколько иные благочестивые старики ни перебирали своих кровью четок и ни твердили о Шиве и о Хари, доходя до того, что зажигали своими дубленными солнцем руками лучины и тыкали себя острыми кусками железа, купленными или украденными на европейских кораблях, в самые мясистые и чувствительные части тела и даже, больше того, поговаривали о том, что подвесят себя на деревьях головой вниз и будут так висеть, пока их не сожрут черви, или сожжет солнце, или, наконец, пока от этого противоестественного положения они не сойдут с ума [331] , — несмотря на все эти излияния, которые должны были бы растрогать до слез, молодые люди продолжали вести себя все так же: девушки по-прежнему подносили Камдео гирлянды цветов, а юноши обращались с призывами к богу Кришне. Тогда наконец доведенные до отчаяния старики поклялись, что отправятся на этот проклятый остров, из-за которого все посходили с ума, и там определят, как им следует поступать, чтобы почтить и умилостивить неизвестное божество, и узнают, нельзя ли вместо всех цветов, заверений в любви и трепета юных сердец вернуться к правоверным и законным жертвам, как-то: к отращиванию длинных ногтей на руках, пока те не начнут врастать в тело, к продеванию веревочных заволок сквозь бока, на которых потом изувер исполняет пляску мук до тех пор, пока не лопнут либо веревка, либо терпение пляшущего. Словом, они решили узнать, что же это за божество, которое не требует от тех, кто ему поклоняется, страданий, и они привели свой замысел в исполнение, найдя для этого способ, достойный самой цели.
331
…пока… они не сойдут с ума… — Все перечисленные здесь самоистязания почитателей Шивы и Хари описаны у Мориса (vol. V, р. 314–317); частично они изображены также на последней гравированной картинке, приложенной к V тому «Индийских древностей»: «Индусы в различных позах при жертвенных самоистязаниях под кронами могучих индийских баньяновых деревьев» («Hindoos of various attitudes of Penance under the great Banian tree of India»).
Сто сорок стариков, сгорбившихся от всех самоистязаний, которых требовала их суровая вера, и не способных справиться ни с парусом, ни с веслами, сели в лодку, собираясь добраться до острова, который они называли проклятым. Соотечественники их, ослепленные уверенностью, что люди эти — святые, разделись донага и долго толкали лодку навстречу прибою, после чего почтительно с ними простились, умоляя их хоть теперь-то взяться за весла. Святоши же эти, поглощенные перебиранием четок и настолько уверенные в неотступном покровительстве любимых богов, что им и в голову не могла прийти мысль о грозящей опасности, торжественно отправились в путь — и последствия этого легко можно себе представить. Лодка вскоре же наполнилась водою и затонула, а все находившиеся в ней погибли без единого стона и нимало не сетуя на свою судьбу, если не считать сожалений по поводу того, что им не довелось угостить собою аллигаторов в священных водах Ганга или хотя бы погибнуть под сенью храмов священного города Бенареса [332] , ибо и в том и в другом случае души их, несомненно, ожидало спасение.
332
…храмов священного города Бенареса… — Бенарес — главный город Бенгалии (Индия); с давних пор является средоточием религиозной жизни Индии и имеет множество индуистских храмов.
Происшествие это, на первый взгляд весьма прискорбное, возымело, однако, благоприятное действие на распространение новой веры. Прежняя вера день ото дня теряла под собой почву. Вместо того чтобы опалять себе руки на огне, люди стали собирать цветы. Гвозди (которые ревнители старой веры усердно втыкали себе в тело) упали в цене: человек мог теперь, удобно располагаясь, сидеть на собственных ягодицах, и совесть его была так же спокойна, а репутация незапятнанна, как если бы там было воткнуто по меньшей мере несколько десятков гвоздей. А наряду с этим на берегах любимого острова каждый день падало все больше плодов; на скалах его пестрели цветы всем великолепием красок, которым любит украшать себя флора Востока. Среди них была та яркая великолепная лилия, что и ныне еще утверждает превосходство свое над царем Соломоном [333] , ибо тот во всей славе своей не одевался так, как всякая их них. Была роза, раскрывающая свои «райские» лепестки, и багряный бомбекс, о котором один английский путешественник восторженно говорит, что он услаждает глаз «поразительным богатством и обилием роскошных цветов, не знающих себе равных». А женщины, давшие обеты новой богине, в конце концов научились подражать иным из тех звуков и сладостных напевов [334] , которые при каждом дуновении ветра доносились до их слуха, когда они огибали очарованный остров на лодке и мелодия эта звучала все громче.
333
…превосходство свое над царем Соломоном… — Автор намекает на известные слова о полевых лилиях в Евангелии от Матфея (6, 28–29): «Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них».
334
…звуков и сладостных напевов… — Скрытая цитата из драмы Шекспира «Буря» (III, 2, 147–148). Эта
Наконец произошло некое событие, сделавшее уже совершенно несомненной святость этих мест и жившего там существа. Молодой индиец, тщетно пытавшийся поднести своей любимой полный мистического значения букет, в котором само расположение цветов говорит о любви, подплыл на лодке к острову, дабы узнать от той, что, по мнению всех, живет там, свою судьбу. Подплывая к берегу, он сочинил песню, в которой жаловался, что предмет его любви презирает его, как будто он пария [335] , но что он все равно будет любить ее, даже происходи он из головы самого Брамы [336] , что кожа ее глаже, нежели каменные ступени, по которым спускаются к бассейну раджи, а глаза ее блестят ярче всех тех, которые самонадеянные иностранцы силятся подсмотреть сквозь сетку пурдаха [337] у набаба [338] ; что сама она в его глазах выше черной пагоды Джаггернаута [339] и блеском своим затмевает трезубец Махадевы [340] , сверкающего в лучах луны. И коль скоро оба эти чуда он видел на берегу, когда подплывал к нему, в тихом сиянии бархатной индийской ночи, не приходится удивляться, что оба они вошли и в его стихи. В конце своей песни он давал обещание: если любимая снизойдет к его мольбам, построить для нее хижину, подняв ее на сваях на целых четыре фута, чтобы туда не могли добраться змеи; он также обещал, что жилище это будет укрыто тенью тамаринда, и, чтобы ей спалось спокойнее, он будет отгонять от нее москитов веером из листьев тех первых цветов, которые она примет от него в знак его любви.
335
…как будто он пария… — Пария — лицо из низшей касты индийцев («неприкасаемых»), лишенных социальных и религиозных прав (в переносном смысле — отверженный, бесправный человек).
336
…самого Брамы… — Брама — один из верховных богов индуистской «триады» (Брама — создатель, Вишну — охранитель, Шива — разрушитель).
337
Занавеска, позади которой скрываются женщины. (Прим. автора).
338
…глаза ее блестят… сквозь сетку пурдаха у набоба… — Метьюрин приводит местное название вышитой занавески (purdah), а утвердившееся впоследствии в европейских языках название «набоб» (Nabob) приводит в форме Nawaub, близкой к арабскому nuvvab; это титул крупных мусульманских аристократов в Индии.
339
…выше черной пагоды Джаггернаута… — См. выше.
340
…затмевает трезубец храма Махадевы… — Махадева — одно из воплощений Шивы. К VI тому «Индийских древностей» Мориса приложена гравированная картинка, изображающая «древнейшие пагоды Деогура», на которой изображены три пагоды с пирамидальными крышами, увенчанными трезубцами. По объяснению Мориса, трезубцы служат символами триединства Шивы и впоследствии «были присвоены греками для Нептуна».
Случилось так, что в ту же самую ночь молодая девушка, чью сдержанность можно было объяснить всем чем угодно, но только не равнодушием, в сопровождении двух подруг подплыла на лодке к тому же самому месту, дабы узнать, был ли искренен юноша, который ей все это обещал. Явились они в одно и то же время, и, хотя были сумерки и суеверному воображению этих робких существ ложившиеся вокруг тени казались еще темнее, чем были на самом деле, они все же отважились отправиться в глубь острова; неся корзины с цветами в дрожавших руках, они дерзнули пойти повесить их на развалинах пагоды, где, как они полагали, поселилась неведомая богиня. Не без труда пробрались они сквозь густые заросли цветов, буйно разросшихся на дикой почве, и боялись, что на них в любую минуту может наброситься тигр, пока не вспомнили, что хищному зверю нужны настоящие джунгли и вряд ли он станет укрываться среди цветов. Еще меньше приходилось страшиться аллигатора: слишком для этого узки были встречавшиеся на их пути потоки, им не стоило труда через них перебраться, так как вода едва доставала им до щиколоток и была совершенно прозрачна. Цветущие тамаринды, какаовые, деревья и пальмы наполняли воздух благовонием; листья их шелестели над головою девушки, когда она вся дрожа приближалась к развалинам пагоды. Некогда это было квадратное здание, высившееся среди скал, которые по какой-то прихоти природы, впрочем нередкой на островах Индийского океана, громоздились в центральной части этого острова; должно быть, извержение древнего вулкана подняло их сюда из недр земли. Разрушившее храм землетрясение смешало обломки здания и обломки скал в одну бесформенную и безобразную груду, которая, казалось, в равной степени свидетельствовала о бессилии как искусства, так и самой природы, ибо была выброшена сюда силой, создавшей то и другое и способной то и другое уничтожить. Колонны со странными надписями были стиснуты камнями, на которых вообще не было никаких следов прикосновения человека, но которые всем видом своим свидетельствовали о запечатлевшей себя в этом хаосе страшной неистовой силе природы — природы, которая как будто хотела сказать: «Смертные, пишите строки свои резцами, а мои иероглифы я начертаю огнем». Рядом с разрушенными каменными сваями, высеченными в виде змей, на которых некогда восседал отвратительный идол Шивы, теперь расцвела роза; она поднялась из земли, заполнившей трещину в скале, как будто та же природа вдруг смягчилась, стала исповедовать другую, более милосердную веру и теперь посылает детям своим любимый цветок. Изваяние Джаггернаута было разбито на куски. Среди обломков можно было еще узнать его отвратительно разинутый рот, в который в прежнее время принято было класть приносимые в жертву человеческие сердца. Ныне же красавцы-павлины с изогнутыми шеями и огромными пестрыми хвостами кормили своих птенцов меж ветвей тамаринда, что нависали над чернеющими развалинами. Молодые индианки теперь уже почти перестали бояться и все увереннее шли вперед, ибо не увидели и не услышали ничего, что могло бы внушить им страх, который всегда вызывает в человеке потусторонний мир; вокруг все было тихо, спокойно и погружено в темноту. Они даже ощутили какую-то легкость в нотах, когда приближались к этим глыбам, в которых опустошения, учиненные природой, слились воедино с теми, что учинил человек, может быть, еще более дикими и кровавыми. Близ развалин прежде был бассейн, как то обычно бывает близ пагод, дабы можно было всякий раз очиститься и освежиться перед молитвой; но теперь ведущие вниз ступени были сломаны, а вода застоялась. Юные индианки все же зачерпнули в пригоршню этой воды, призвали богиню, покровительницу острова, и направились к единственному уцелевшему своду. Наружные стены здания были из камня, внутренними же, высеченными в скале, и нишами своими храм этот напоминал тот, что на острове Элефанте [341] . В нем можно было увидеть высеченные из камня чудовищные фигуры, как вплотную примыкающие к скале, так и отстоящие на некотором расстоянии от нее; их отвратительные огромные и бесформенные лица были нахмурены, и человек суеверный мог подумать, что перед ним разыгрывается страшная драма, герои которой — каменные боги.
341
…храм этот напоминал тот, что на острове Элефанте. — Элефанта — остров в Бомбейском заливе Индийского океана, в 9 километрах от города Бомбея; индусы называют его Гарипур (Gharipur), португальцы же дали ему имя Элефанта, так как они увидели неподалеку от места первой своей высадки на этом острове огромную каменную скульптуру слона. Знаменитыми стали пещеры или, вернее, подземные храмы, в которых находится множество скульптур и барельефов, являющихся предметами религиозного поклонения индуистов; эти древние скульптуры относятся к V или VI вв. до н. э.; описание их дает в своей книге Морис.
Две девушки из числа почитательниц богини, которые славились своей храбростью, вышли вперед, исполнили некий странный танец перед развалинами храма старых богов, как было принято называть их, и стали просить новую владычицу острова быть благосклонной к обетам, принесенным их подругой, а та вышла вслед за ними и повесила венок из цветов на обломки обезображенного идола, торчавшие среди хаоса камней и совершенно заросшие пышной растительностью, которая в странах Востока как бы олицетворяет собой вечное торжество природы среди превратившихся в развалины творений человеческих рук. Роза вновь рождается каждый год, а какой из этих годов увидит, как внове строится пирамида? В ту минуту, когда молодая индианка вешала на бесформенный камень привезенный ею венок, неизвестный голос вдруг прошептал:
— Один цветок в нем завял.
— Да, да, завял, — ответила девушка, — и этот увядший цветок олицетворяет мое сердце. Немало роз я взрастила, но на горе мне завяла именно та, что была мне всего дороже. О, оживи ее для меня, неведомая богиня, венок мой не будет тогда позорить твоего святилища.
— Оживи ее сама у себя на груди, — ответил ее возлюбленный, появляясь из-за обломков скал и развалин, где он укрывался; оттуда он произнес эти вещие слова, оттуда, восхищенный, прислушивался он к символическим, но понятным для него речам девушки.