Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке

Кормье Роберт

— И это так плохо? — осторожно спросил бакалейщик.

— Плохо — дальше некуда, — сказал Генри. — Это ужасно, потому что эта деревня не будет выставлена в здании муниципалитета. Нет ничего хуже того, что я сегодня сделал.

— Поздравляю. Ты это сделал. Хотел ты того или нет, — он с удивлением захлопал глазами, глядя на Генри, а затем подмигнул, словно между ними был своего рода заговор. Генри отступил, упершись спиной в холодное оконное стекло. — Я — человек слова, Генри. Ты продолжишь работу и будешь получать больше. Я поговорю с владельцем ресторана о продвижении

по службе твоей матери. И памятник — при первом же случае я его закажу…

Впервые Генри был так ошеломлен «великодушием» мистера Хирстона, всеми этими наградами лишь только за разрушение того, что он назвал «липовой» деревней.

— Зачем? — спросил он, слово почти потерялось в раскате грома.

— Что, зачем? — бакалейщик посмотрел на него резко, нахмурив брови.

— Зачем мне все это? Зачем для вас так было важно разбить деревню этого старика? За что вы его так ненавидите?

— За то, что он — еврей, — сказал бакалейщик, и это сразу объяснило все.

Генри был сильно озадачен ответом, и он сказал:

— Вы бы могли нанять парочку хулиганов. Они бы вам все сделали за несколько долларов. Но почему я?

— Ты — хороший мальчик, Генри. Ты честный, ты упорно трудишься, хорошо относишься к своей матери и переживаешь об отце. Ты хочешь заказать памятник для своего брата и сочувствуешь старому еврею. Какой хороший мальчик, — в его голосе звучала насмешка. — Держу пари, ты каждый вечер молишься перед сном. Какое благо и какая невинность…

— Но зачем нужно было разрушать деревню? — спросил Генри, признав правду слишком невероятной, чтобы понять. — Вы от меня хотели, чтобы я сделал что-то скверное.

Бакалейщик улыбнулся. Улыбка не была фальшивой — той, после которой он обычно глумился над уже ушедшими покупателями. Это была ужасная улыбка, подобная той, что на маске Святого Хэллоуина.

Удивившись, Генри подумал:

«В конце концов, не просто так выбор пал на меня. Дело не только в старике и его деревне. Мистеру Хирстону не нужна моя порядочность, она ему чем-то мешает».

Бакалейщик посмотрел на его с такой привязанностью, словно Генри был его любимым сыном:

— Видишь, Генри, ты, в конце концов, не сильно отличаешься от большинства из нас. Ты не так уж и невинен, не так ли? Да, крыса испугала тебя. Но ты пришел в центр и нашел молоток. Вознес его над головой. Разбил деревню. Ничего такого не случилось бы, если ты не хотел за это никакого вознаграждения.

— Генри, упершись спиной в стекло, нуждался в движении, чтобы как можно дальше отдалиться от бакалейщика, но закрытая на замок дверь его не пустила.

— Не нужны мне ваши вознаграждения, — сказал он.

Бакалейщик отклонил его протест:

— Конечно, нужны. Ты заработал их. Деревня разрушена. И ты не будешь возражать, отказываясь от них.

— Нет, — сказал Генри. — Я оставляю эту работу и ничего не хочу. И Эдди также не захотел бы ваш памятник. И моя мать, оставьте ее в покое…

— Но ты должен все это принять. Мы с тобой заключили сделку.

— Возьмите ее себе, — запротестовал Генри.

— Нет, ты должен принять это, —

настаивал бакалейщик. — Когда ты разбил деревню, ты выполнил часть ее. Теперь ты должен сделать все остальное. Подойди сюда, Генри, — в голосе бакалейщика появились новые нотки — те, что Генри только начал распознавать. — Сделка не будет закрыта, если ты не примешь вознаграждение.

Генри закачал головой.

— Нет, — закричал он, стараясь перекрыть барабанную дробь дождя.

— Пожалуйста, — умолял его бакалейщик.

Пожалуйста?

Он внезапно понял, что для мистера Хирстона это вознаграждение было также важно, как и разрушенная деревня.

— Нет, — снова сказал он, с уже твердым решением не уступать.

— Ты должен принять. Ты должен позволить сделать мне это. Это очень важно. Иначе, разбитая деревня не значит ничего… — упрашивал его голос.

Глубоко набрав воздух, Генри вынырнул из дверного проема. Бакалейщик попытался задержать его, выскочив вслед за ним под поток проливного дождя, который тут же впитался в его одежду. Непослушные, дрожащие ноги несли Генри прямо на почтовый ящик. Налетев на него, он чуть не упал. Восстановив равновесие, он оглянулся, чтобы увидеть бакалейщика, который стоял в потоке воды и обтекал. Его фигура патетично выдавала просьбу:

— Пожалуйста, Генри, вернись, ты должен вернуться…

Генри в отрицании качнул головой и побежал снова. Не обращая внимания на дождь, он бежал, пока не выдохся и не остановился на ступенях, ведущих в заброшенный театр. Укрывшись под фигурным навесом, поднятым на высокие колонны, он съежился и задрожал — не от дождя и холода, а лишь оттого, что, наконец, узнал, что собой представляет мистер Хирстон.

Он, наверное, выглядел жалко, вжавшись в проем высокой двери, ожидая, когда же, наконец, прекратится дождь.

– --------

Тремя неделями позже они переезжали обратно во Френчтаун через день после того, как его отец был выписан из больницы. «Было ошибкой переселяться сюда, в Викбург», — сказала мать. — «Невозможно уйти от прошлого. Мы попытались забывать Эдди, что было неправильно».

Его отец, конечно же, не вылечился и все еще продолжал тихо сидеть по нескольку часов без перерыва. Но он стал иногда улыбаться и даже помог упаковать все вещи для переезда обратно домой. «Как хорошо, что мы возвращаемся», — сказал он, закрывая чемоданы. В ответ Генри с матерью с благодарностью ему улыбнулись.

С того дня, как была разрушена деревня старика, Генри избегал улицы, ведущей мимо бакалейного магазина, и не приближался к центру художественного творчества. Он также проявлял осторожность во избежание встречи со стариком в восемь утра и под вечер.

Он просматривал газеты. Его интересовало что-либо о выставке в здании муниципалитета или о разрушенной деревне. Но в газетах об этом ничего не попадалось.

Кошмары больше не снились, но он иногда просыпался от странного звука в его спальне и понимал, что этот звук был его собственным криком.