Мелодия Бесконечности. Симфония чувств
Шрифт:
– На свете быть, на свете быть удобнее двуличным,
А правда что? А правда - миф, пора забыть о ней.
Ты понял, Кей? Ты понял, Кей?
– Мне это безразлично.
– Ты понял правильно меня, ты молодец! О'кей.
– Иметь друзей, иметь друзей старо и неприлично,
–
Ты понял, Кей? Ты понял, Кей?
– Мне это безразлично.
– Ты понял правильно меня, ты молодец! О'кей.
– Когда-нибудь, когда-нибудь - и ум, и опыт личный
Тебе подскажут: надо быть и в чувствах холодней.
Ты понял, Кей? Ты понял, Кей?
– Мне это безразлично.
– Ты понял правильно меня, ты молодец! О'кей.
В.Коростылев
– Я не пущу тебя!
– Марк с трудом оттащил от зеркала упирающуюся Маргариту, - Опомнись! Ты чуть жива вернулась и снова идешь туда?
– Но там Жан! Прости, Марк, но сейчас ты мне не указ, - девушка вырвалась из его рук, переводя полный боли взгляд с парня на отражение за стеклом, - Ты не остановишь меня.
– Не мешай ей, - неожиданно поддержала её азиатка, - Если бы на месте Джона была бы я, разве ты сидел бы тут и просто наблюдал?
– и на это ему нечего было возразить, - Если кто и сможет его вернуть, то только она.
Маргарита шагнула в зеркало...
Однажды в старой Дании,
По сказочному адресу,
В одном старинном здании
Придумал сказку Андерсен.
И грустную, и дерзкую,
И острую, и нежную,
И взрослую, и детскую -
Про Королеву Снежную.
Принцесса на горошине,
Башмачники и мельники,
Все были огорошены,
Прочтя её немедленно.
И грустную, и дерзкую,
И острую, и нежную,
И взрослую, и детскую -
Про Королеву Снежную.
Прошли века над крышами,
И сказку все усвоили,
Её мы тоже слышали,
Но
И грустную, и дерзкую,
И острую, и нежную,
И взрослую, и детскую -
Про Королеву Снежную.
И взрослую, и детскую -
Про Королеву Снежную…
– Мы - за тобой!
– друзья хотели последовать за ней, но их голоса только растворились далеким эхом, и Маргарита осталась снова в одиночестве.
За зеркалом оказался лес со скудной растительностью под хмурым серым небом, узкая дорога петляла межу холмов, поросших колючими кустарниками и крапивой, и уходила до сверкающего замка на заснеженной вершине горы. Жестокий холодный ветер толкал в спину, но - не помогал идти вперед, а всё время сбивал с ног, Маргарите то и дело приходилось подниматься с земли, отряхивая ладони и юбку и сбитые колени, ойкая от ожогов крапивой и царапаясь о колючки, но на третий-четвертый раз она уже просто перестала замечать боль и отвлекаться на неё.
И всё вокруг словно было пропитано ядом - не слышно было ни звука: ни зверя, ни птицы, и тишина вокруг стояла пугающе мертвая.
Кроме Маргариты, покинуть зеркальный зал не удалось ни кому - как они ни пытались, как ни старались колотить по зеркалам, ни одно из них не поддалось, даже слабо светившееся - то, в котором видели Джона, и то погасло. Им же оставалось только гадать о том, что происходило там - за стеклом...
И друзья всё безуспешно пытались пробиться к ней, продолжая колотить по зеркалам.
Только ступив в пространство зазеркалья, Маргарита ощутила пронизывающий холод. Те лохмотья, в которые превратилась её одежда, совершенно не спасали положения. Верхней одежды на ней не было, как и обуви. Девушка сообразила, что это, должно быть, сказка о Снежной Королеве. Тогда всё верно: если она - Герда, то башмачки она отдала реке, а шубку, шапочку и муфту забрала маленькая разбойница. Руки и ноги её были изодраны в кровь колючим терновником и пожжены злой крапивой. От боли и холода хотелось плакать, но слезам невозможно было пролиться, они застывали прямо на щеках. Она крепче сжала зубы и продолжила идти по ледяному полу, оставляя на нем красные следы своих ступней - мороз остужал раны, притупляя боль и облегчая состояние.
Остановилась Маргарита у огромных, в три человеческих роста, ледяных дверей. Дотянувшись до ручки, обхватив её обеими руками и повиснув всем телом, пока та не поддалась - и девушка оказалась в большом зале из ослепительно сверкавшего льда. Зрелище, поражающее воображение: колонны, оконные рамы, даже потолок и люстры были изо льда, всё сияло и переливалось, подобно наполненной доверху шкатулке с драгоценными камнями. Но это был холодный блеск, лишенный жизни.
И тут раздался звонкий смех, подобный перезвону тысячи хрустальных колокольчиков: