Мелья
Шрифт:
— Узнаете. — И тяжелая дверь захлопнулась. Через день Хулио вызвали к офицеру.
— Вот вам бумаги, сегодня в Пуэрто-Барриос уходит шхуна. Забирайте чемодан — и прямо на нее. Сержант, проводите его.
Путешествие до гватемальского порта Пуэрто-Барриос было ужасным. Море и ветер делали с утлым суденышком все, что хотели. В Пуэрто-Барриосе пассажиры — кроме Хулио, было еще несколько человек — сошли на пристань чуть ли не на четвереньках.
Как только власти узнали, кто появился в их краях, сразу же приняли меры. Гватемальские газеты подняли против Мельи шумную кампанию. Между тем он, воспользовавшись свободой, связался
Он решил даром время не терять. За три дня, что он пробыл в Гватемале, с помощью профсоюзных деятелей он успел создать отделение Антиимпериалистической лиги и договориться с товарищами о координации работы. Но в течение этих дней он находился в полном неведении о дальнейшей своей судьбе.
На четвертый день его вместе с другими «неугодными» иностранцами отвезли в Марискал — деревушку, прилепившуюся к берегу пограничной реки Сучиате. За рекой была Мексика.
Разумеется, мексиканские пограничники не думали пускать «красных» на свою сторону. Споры между гватемальскими и мексиканскими властями были долгими и нудными и основательно надоели обеим сторонам. Тогда гватемальские полицейские решили вернуть Хулио на Кубу. И они выполнили бы это, если бы из столицы Мексики не пришло разрешение на въезд. Этого добились мексиканские друзья-коммунисты.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Мексика
В солнечный февральский день 1926 года Хулио Антонио сошел на перрон вокзала в Мехико. Знакомые-кубинцы помогли ему снять недорогую комнату. На следующий же день Хулио пошел на улицу Месонес, 54, по адресу, который оставил ему Рикардо Флорес Магон. Там помещался Центральный Комитет Мексиканской компартии.
Его встретили приветливо и радостно, обнимали, хлопали по спине, шутили.
— Ну, такой силач мог бы еще дней двадцать попоститься!
— Хулио, дружище, ты нас подвел, ведь мы готовили грандиозную демонстрацию в твою защиту. Вот досталось бы кубинскому послу, умер бы со страху!
Хулио стоял, смущенно улыбаясь. Он не обижался на шутки новых товарищей. Радостное ощущение от сознания того, что он снова попал в знакомую бурлящую обстановку политической борьбы, что он снова среди своих единомышленников, поглотило все его чувства.
Знакомство состоялось быстро, и вскоре он был принят в ряды Коммунистической партии Мексики.
Хулио Антонио думал создать из эмигрантов-кубинцев боевую организацию, которая смогла бы объединить всех противников режима Мачадо и повести против него решительную борьбу. Но для этого нужны были время и основательная подготовительная работа.
Мелья появился в Мексике в период, когда политические страсти, извечно потрясавшие страну, несколько улеглись. Президент Кальяс, начавший свое правление 1 декабря 1924 года, сумел на первое время обеспечить занятость наделения за счет расширения строительных и дорожных работ. Улучшилось финансовое положение в стране. Аграрная реформа, за которую в буржуазно-демократической революции 1910–1917 годов сложили головы лучшие сыны Мексики, начала проводиться более энергично. Кальяс объявил себя «наследником Сапаты» (последние годы его правления показали, что это заявление было чистейшей воды демагогией), и первые месяцы 1926 года прошли под знаком правительственного наступления на католическую церковь, владевшую обширными земельными угодьями, где еще господствовали феодальные отношения.
Мексиканская
Когда вести о голодовке Мельи дошли до Мексики, компартия сразу же начала широкую кампанию за его освобождение, которая проходила под лозунгами борьбы трудящихся за свои права, а также против вмешательства империализма янки в дела латиноамериканских стран.
Не прошло и месяца после приезда в Мексику, как Хулио подал заявление о приеме на третий курс юридического факультета столичного университета. Он не думал вновь становиться студентом и посещать лекции, а просто хотел прикрепиться для сдачи экзаменов в конце каждого курса.
Тюрьма и голодовка стали как бы границей между всей его прошлой жизнью и жизнью, которую он начал в Мексике: прошла юность, наступала пора возмужания и зрелости. Годы, проведенные на родине, были прелюдией к новому этапу в его жизни. Он входил в этот этап умудренным и закаленным.
Иногда вспоминал себя, каким он был в 1923 году. Многие из его тогдашних поступков сейчас казались ему наивными, с некоторой долей юношеского романтизма. Он вступал в новую жизнь еще больше уверенным в правоте дела, которому себя посвятил.
На пороге путешествия в будущее
Осень 1926 года пришла как-то незаметно. Погруженный в повседневные партийные заботы, Хулио не замечал, как шли дни. Время от времени приходили письма с родины, и тогда боль разлуки давала себя знать сильнее. Мысль о возвращении на Кубу не оставляла его, но когда и как это можно осуществить, он не знал. С жадностью он расспрашивал каждого, кто приезжал из Гаваны, и с горечью убеждался, что положение внутри страны становится все тяжелее и тяжелее. Деспотизм Мачадо принимал самые откровенные и отвратительные формы. За инакомыслящими охотились, как за зверями. Уничтожение рабочих деятелей стало обыденным делом для полиции.
Люди дрожали при одном упоминании о плавучей тюрьме «Максимо Гомес», ибо никто оттуда не возвращался. И самое страшное, пожалуй, было в том, что эта тюрьма носила имя величайшего борца за свободу Кубы.
Тюрьма плавала на виду у всей Гаваны, иногда заходила в бухту. Обычно заключенных уничтожали, сбрасывая их в море на съедение акулам. Об этом никто не знал, пока однажды рыбаки не поймали акулу, в чреве которой нашли кисть руки с обрывком манжета и на нем запонки. Манжет и запонка стали передаваться из рук в руки, пока их не опознала жена Клаудио Брусона, рабочего лидера, пропавшего без вести несколько недель назад. Запонка Брусона стала страшной уликой против Мачадо, но полиция быстро подавила возмущение, произведя аресты не только среди рабочих, но и среди интеллигенции. Однако история с Брусоном послужила предостережением полиции, и она, остерегаясь новых разоблачений, стала действовать более осмотрительно.