Memoria

Гаген-Торн Нина

Барак ночью Свет погас. И, умирая, Стынет тонкой коркой сальца. Темноту сознанья раздвигая Осторожно — ищут пальцы. Я живу в концах ладоней, Улетая прямо к звездам. Лес тяжелый ветки клонит За окном, в тиши морозной. Кто-то мечется по бревнам, Тенью-мышью пробегая, Кто-то рядом дышит ровно, Ты ли дышишь, дорогая? Колыма. Мылга. 1939

***

Тихо пальцы опускаю В снов синеющую воду. Снег весенний в полдень тает, Оседая — пахнет медом. По лесам проходят тени, Улыбаясь дальним склонам, В

неба колокол весенний Солнце бьет широким звоном. Я сижу, смежив ресницы, В пальцах сны перебирая. И душа — тяжелой птицей К небу крылья поднимает. Колыма. Май 1939

***

Ходит большое солнце, Смотрит на круглую землю. В каждом цветке есть донце, Чаша, что вверх подъемлет. В ней дрожат росяные капли, Когда солнце уронит взгляд. Корневища белые лапки Солнцу соком кадят. Каждый цветок — распускается, И пахнут его лепестки. Сердце — цветок, что качается На тонком стебле тоски. Калыма. Эльген. 1940171 Время пастушества

***

Синие горы драконьим хребтом Врезались в небе белесом. В поступи конской тревога о том, Встанет ли солнце над лесом? Или — останется здесь навсегда Муть комариного жала? Будет чернеть по болотам вода, Будут над нею гудеть овода, Белая ночь превратится в года, В ужасе будем искать мы тогда Солнце, что в небе пропало. Кто же, кто вскочит и взбросит для нас На небо солнце тревожно? Тысячи рук и потупленных глаз Молят о том осторожно. Калыма. Дорога на Мылгу. Ночные болота. 1938

Женский барак ночью Хвост саламандры синеет на углях, Каплями с бревен стекает смола. Лампочки глаз, напряженный и круглый, Щупает тени в далеких углах. Чья-то ладонь в полутьме выступает, Дышит тяжелыми ребрами дом. Бьется, как птица под крышей сарая, Маленький Эрос с подбитым крылом. 1939/?

***

Ночи вскипают звездами, Инеем по земле блестят. С конем возвращаемся поздно мы И рано идем назад. В лес, где рябины багряными пятнами Стынут, звеня, вдалеке. Тополь высокий руками поднятыми Ловит солнце в речном молоке В полдень—листья сияют красками, А солнце — горит и жжет. Конь, наклоняясь к воде, с опаскою Воду холодную пьет Там, где скалы у водопада Гальку сухую мнут. Может, лишь это мне все и надо — Синие горы и конный труд? Но дни протекают бесцельно, Ночи вскипают, как пенный прибой. А под утро приходит расстрелянный Тронуть мне сердце холодной рукой Колыма. 1939171

***

По ночам не могу уснуть — Безразличен и пуст покой, Только знаю, что пуля грудь Прошила ему иглой. Красной брусникой застыл На теле пули укол. Он уж глаза закрыл, А улыбки еще не свел. И лежит, протянувшись весь. Холодный, как голос мой... Я знаю, что небо есть, Но не вижу его над землей.

***

Если видит волчица — Гладят ее волчонка, — Шерсть у нее дыбится, Зубы щелкают звонко; Если видит орлица: Кормят в клетке орлят, Будет кружиться, Звать их назад. Даже утица, куропатица — На врага бежит и не прячется, За детей забывая страх. Как простит, как забудет увечье Сердце жадное, человечье, Если дети в чужих руках?

***

Ляг,

упившись соком ягод, Крепких, красных ягод леса. Горы встали в желтых флагах И колеблют туч завесу. Ходят радуги, ногами Увязая в дальних склонах. Неба свод стоит над нами, Упершись в земное лоно. В полдень — ярка неба просинь, Жар взбивает облаками. Это — тихо ходит осень И — беседует с богами.

***

Андрею Белому Положи мне на лоб ладонь, Помоги, как всегда. Дрожит, упираясь, конь, Чернеет в провалах вода. А мне надо: идя во льдах, Слушать твои стихи. Только кони впадают в страх Перед разгулом стихий. Калыма. Сеймчан. 1940 (работа возчиком)

***

Гуси, гуси, братья-гуси! Тучи сумрачны и сини. Горы сжались, ветра струсив, Желтой шерстью ощетинясь. Громче, громче клики в небе! Как мне к вам подняться, братья? Обращусь я в птицу-лебедь, Ветру кинуся в объятья. Братья мне не отозвались — Прокричав, исчезли птицы. Я — одна. И мне остались Снега белые страницы. Колыма

Колыма Мы выходим на рассвете, Целый день стоим с пилой, Где-то есть жена и дети, Дом, свобода и покой. Мы о них давно забыли — Только болью ноет грудь. Целый день мы пилим, пилим И не можем отдохнуть. Но и ночью отдых краток: Только, кажется, прилег В мерзлом холоде палаток — Уж опять гудит гудок. И опять мы начинаем. Режет ветер, жжет мороз. В Колыме, — я твердо знаю, - Сколько снега, столько слез. Колыма. 1940 /Эльген?/

***

Или ты меня зовешь? Или ты в смертельной боли? По ночам приходит дрожь, В сердце что-то остро колет. Вижу я твои глаза, Подведенные тоскою. Ты, как много лет назад, Гладишь волосы рукою. В них не видно седины, — Молодой, такой как прежде- Только губы сведены И глаза — печалью брезжат. Не пойму: стоишь ты где? Говоришь, а я не слышу... В сне, как в тинистой воде, Отраженный образ дышит. Колыма. Эльген, 1940

Л.*

Будет время — замкнется круг: Жизни широк размах. Уж ветров студеных звук Солью осел в волосах. Гнев и горечь в углах рта, Глаз зеленеющих твердь. Нас отделяет черта От тех, кто не знал смерть. Но горней идя тропой, В мир возвращаясь опять, Помните: воина в бой Рог не устанет звать. Сумрачный звездный свет Предвестник, что Солнце идет. И память прожитых лет Не мести, а мудрости ждет. Дорога «на материк». 1942

* Л. — Лима — Соломон Давидович Цирель-Спринцсон, с которым вместе возвращались «на материк».

Возвращение Как странно тем, кто видел Смерть, Вернуться в жизнь опять. Вложить персты в земную твердь И вкус и запах ощущать: Тяжелых бревен слышать вес, На стеклах — легкий пар, В снегу от окон светлый крест, И тюль, и самовар, И кем-то мытый лак полов, И чей-то отчий дом. А ты пришел из страшных снов, С котомкой за плечом. Был сдвинут смысл привычных дел, Шел бой. И в пустоте Ты даже думать не умел О том, как жили те, Кто оставался за чертой, В спокойной Лете лет. Как странно тем прийти домой, Кто видел смерти свет!