Memoria

Гаген-Торн Нина Ивановна

— Впервые в жизни, — рассказывает, — попала в такую глушь: половина женщин по деревням — неграмотные! Темнота, нищета — невылазные! Уровень развития — как двести лет назад. Я просто не представляла себе такой дикости в двадцатом веке.

— Так это же самый угол крепостничества! — сказала я. — «Ты в царстве нищих и рабов!» На Севере — совсем другое дело! И другие деревни.

Рассказала ей о поморах. О рыбацких стойбищах и селах Зимнего берега. О Борисе Ивановиче, поющем «старины».

— Борис Иванович рассказал про одного человека — Ивана Лукича Стадухина, у кого хранятся древние записи поморских походов.

Рукопись, описывающая, как ходили поморы торговать на Мангазею. И приметы пути указаны. Написана книга эта лет триста назад — на пергаменте. Борис Иванович сам ее видел. А где теперь этот Стадухин — он не знает.

— Послушайте, — сказала Елена Михайловна, — я слышала от архангельских краеведов про какого-то Ивана Лукича. Завтра узнаю у них и все скажу вам. Вот было бы здорово!

Я простилась с Еленой Михайловной, условившись завтра после нашего доклада в облисполкоме с нею встретиться.

4 августа. Доклад был. И сошел хорошо. Дина просто здорово выступила: четко и популярно рассказала про биологию трески и необходимость, в соответствии с этой биологией, организовать лов. Я дала статистические данные о промысле, собранные с Егором.

Сразу после доклада забежала в Промкооперацию к Елене Михайловне узнать про Стадухина. Сказали ей: есть такой старичок, на Соломбале живет, в собственном доме. Пошла на Соломбалу. Искала, искала, нашла тот переулок. Соседи сказали: жил, жил здесь Иван Лукич, да уехал к дочери. «Куда?» — «А в Чердынь. В Чердыни зять его работает. Домишко в Архангельске они продали и переехали в Чердынь. Стар Иван-то Лукич стал — не захотел один оставаться».

Ну что теперь делать? Так и бросить неоткрытое открытие — древние рукописи? А ведь жаль упустить…

Получу в Промкооперации продукты, и что дальше? Домой? А ведь это было бы настоящее научное открытие, если удастся найти рукопись! Но как добраться до Чердыни?

Обсуждали с Диной и Зиной. Дина и говорит:

— По студенческому удостоверению полагается бесплатный литер на проезд по железной дороге. Покажите-ка ваше удостоверение. «Студентка географического факультета Петроградского университета». Так. А мы с Зиной — студентки Пермского университета. Возьмем и подадим вместе все три удостоверения — будут они там всматриваться! Всем дадут литеры до Перми. А уж от Перми до Чердыни — просто: пароходом доедете. Наши ребята помогут. Мы с Зиной еще должны в Александровск вернуться, сдать отчет на биостанцию. Но билеты можем взять заранее — сейчас. Идем получать литеры.

Так и сделали. Парень не стал долго раздумывать. Сказал только:

— Выдам литеры через Котлас. До Котласа пароходом по Двине, а дальше — поездом. Все вместе едете?

— Нет, одна сейчас, а мы две — через неделю, — сказала Дина.

— Ну сейчас, так сейчас. Пароход отходит в семь утра, а ты приди пораньше, чтобы место достать.

Утром пришли мы на пристань. Села я на пароход.

Все это малоправдоподобно, но факт! Дина и Зина ручкой помахали на пристани, прокричали:

— Не забудь передать Наде Беспалых, что скоро приедем.

Пароход зашлепал колесами и — отвалил.

6 августа. Устроилась в 3-м классе. Двина расстилается голубая,

широкая. Моет прибрежные пески, чешет ивам косы. Дома стоят «кондового леса ставлены», как говорит моя соседка. Она сообщила мне, что для того, чтобы дом стоял «хушь двести лет», надо знать, как лес рубить: рубят его обязательно в полнолуние. Тогда все соки вверх поднимаются и дерево будет крепким. Эти дома, пожалуй, лет сто уж стоят, а то и больше. Я сижу в трюме и беседую с людьми, получаю неожиданно такие интересные сведения: приметы, рассказы по быту!

А вверх — сияет 1-й класс; там, в шезлонгах, важные, сидят нэпмачи и ни на кого не глядят. Пароход стучит себе лапами-колесами да идет вверх по Двине. Вот здорово!

7 августа. Егора выковал кузнец на деревенской кузнице на благо военного коммунизма. Раз и навсегда прочным. НЭП он принимает потому, что полон дисциплины: раз партия велит, значит, нужно. Я понимаю, что ему, как и мне, тяжело было принять НЭП. Отвратительно, что входит опять понятие денег, что обессмысливается все пережитое в годы военного коммунизма! Меня не сдерживает партийная дисциплина, и потому я открыто говорю: «НЭП противен».

А Егор — если было бы постановление партии, что нужен балетный танцор, надел бы трико и пошел изображать принца в балете «Лебединое озеро», делая это во имя революции.

8 августа. Все-таки отвратительно смотреть на нэпмачей: они сидят в ресторане парохода разряженные, сытые, смакуют свою собственную жизнь. А женщины — просто лопаются от гордости.

Я надела свою кожаную куртку, высокие сапоги, повязала голову красной тряпочкой и прошла на нос парохода.

Встала на палубе и запела:

Мы красная кавалерия, И про нас Былинники речистые Ведут рассказ.

У них кусок застрял в горле. Смотрели на меня испуганными глазами, и никто не посмел спросить: «Почему пассажирка из трюма зашла в первый класс?»

Я была как призрак военного коммунизма, и все поджали хвосты:

«Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!»

Егор был бы в восторге, если бы увидел это. Простил бы мне и Блока, и Ахматову, и Гумилева, всю «гнилую интеллигентщину». Завтра будем в Котласе, и я пересяду в поезд. Интересно, сумею найти у кержаков «книги древлего благочестия», о которых говорил Борис Иванович? Правда ли, что существует древняя традиция, о которой он говорил?

Дорога в Пермь

Паровоз пыхтел перед водокачкой. Лилась вода, грязные полосы пачкали стенки и тендер пыльного паровоза.

Вдоль платформы стояли пропыленные тополя. На них расплавленным потоком лились солнечные лучи из высокой синевы.

По вагонам, в поту и пыли, сидели люди, насованные, как семечки в подсолнухе. Если поезд двигался, можно было дышать; в окна врывались струи лесных запахов, но на остановках пыль и пот застилали дыхание.

Пока поезд шел, я, лежа на верхней полке, беседовала с Иммануилом Кантом. Лежала я на животе. «Критика чистого разума» была разложена на котомке.