Memoria

Гаген-Торн Нина Ивановна

— Мамаша! Настасья Андроновна! Поля, мамаша приехала!

Старуха, бросив узел посреди двора, встала, подбоченясь, и засмеялась:

— А вы думали, шаромыжники, зимовать у Микеши буду?

— Бабушка, бабушка! — зазвенели детские голоса.

На крыльцо, торопливо вытирая передником руки, выбежала полная женщина, ее обогнал кругоголовый мальчишка.

Женщина подбежала к Настасье Андроновне, с размаху расцеловала ее в обе щеки, повернулась ко мне, также стремительно расцеловала и — остановилась.

— А я думала — Анюта! —

пробормотала, разглядывая меня.

Огромный мужчина на крыльце хохотал. Ему тоненькими голосами вторили две девочки, прыгая сразу на двух ножках и тряся косичками.

— Вот тебе и на! — сказал мужчина. — Обозналась, Поленька!

— Это ничего, это не к худу, — улыбаясь и отирая слезу, сказала бабушка, — все равно — гостья: проходите в дом, моя деточка!

Стриженый мальчишка уже стащил бабушкины узлы и вертелся, не зная, брать ли тот, что держала я.

— Бери, бери, Костенька, тут вам от дяди Микеши гостинцы!

Бабушка, тряся щеками и переваливаясь, пошла в дом, на крыльце расцеловалась с зятем.

— Не донести бы мне, Федя, спасибо вот, барышня помогла!

— Проходите, пожалуйста, в зале как раз самовар кипит, — говорила мне все еще смущенная Поля.

Я скинула в сенях рюкзак и вошла. Солнечный луч играл на блестящем полу. Ветерок из открытых окон шевелил струю самоварного пара и листья фикуса в кадке. Веселые зайчики прыгали на стене, в зеркале. Красные герани в нем казались еще краснее, а груда пирожков на столе еще пышнее.

Не успела я оглядеться, уж передо мной стояла, блестя золотыми краями, чашка с чаем и вазочка с малиновым вареньем. Напротив меня, умытая, розовая, повязав беленький платок, сидела Настасья Андроновна и пила чай с блюдечка. На коленях у нее сидела, болтая ножками, девочка.

— Бабуся Настуся, бабуся Настуся, — лепетала она.

— Вы чьих же будете? Не здешние? — спросил меня огромный зять, допивая свой стакан.

— Федя, ты не знаешь, как добрые-то люди велят: напои, накорми, спать уложи, а потом уж расспрашивай, — сказала Настасья Андроновна, колыхаясь животом и улыбаясь.

— Не здешняя я, проездом, студентка из Петрограда… — Подумала: «Как рассказать? Чтобы было понятно и вызывало доверие… ни этнография, ни бродяжничество — недопустимы». И, неожиданно для себя самой, сказала: — Я под Соликамск еду, к брату. Он там на практике. Он у нас младший, и мама все о нем беспокоится. Я ей и написала: я к нему поеду, присмотрю, чтобы все в порядке… Мама обрадовалась: «Поезжай, ты побойчей его».

И, мешая правду с фантазией, стала рассказывать, что была на практике в Архангельске и оттуда решила ехать к брату. В Перми у меня адрес есть к одной студентке, Наде Беспалых, она посоветует и поможет.

— Это каких же Беспалых-то Надя? — вмешалась перемывавшая чашки Поленька. — Не Митрофана ли Терентьевича дочка?

— Не знаю, она в университетском общежитии живет.

— Племянница это, — сказал зять. — Афиногенова дочка. Афиноген-то Терентьевич

в Усолье живет теперь.

— Ну-ну, верно, она! Так почему же она не у дяди живет?

— Видно, не захотела. Дядя-то он стро-огой! — сказала Настасья Андроновна. — Какая ей неволя у дяди жить? Там вольнее, в общежительстве.

— Худого про девицу не слыхать. Самостоятельная девица, — сказал зять, закуривая. — Так вы к ней и приехали?

— У меня к ней письмо. Она знает, как лучше добраться к брату, потому что сама была там на практике.

Я сама удивлялась, как легко и быстро у меня все складывалось. Весело я рассказывала про брата и сама уже почти верила, что еду к нему, даже видела, какой он: похож на Вальку Дашкевича — в очках, длинноносый и тихий, маменькин сынок, которого я, старшая сестра, опекаю. Я уж любила этого выдуманного брата и искренне готова была заботиться о нем, радоваться, что он существует.

— Спасибо большое! — сказала я, допивая чай и доедая последнюю из подсунутых мне Поленькой ватрушек. — Вы меня извините, что я прямо из-за стола убегу искать Надю — надо поскорее ее встретить и все узнать!

— Ну, ну, в добрый час, в добрый час, моя деточка, — закивала Настасья Андроновна, — а не уедете сегодня в Соликамск, ночевать-то к нам приходите, у Нади где ж ночевать-то? Голоштанство! Уж вы к нам, обязательно!

— Спасибо большое! Да, я думаю, уеду. Вот мешок, если разрешите, пока у вас оставлю.

— Приберем, приберем, — сказала Поленька. — Костя, отнеси ихний мешок в кладовку.

— Да обедать-то к нам приходите, где ж вы обедать-то станете? — заботилась бабушка.

Я засмеялась, махнула рукой и расцеловала Настасью Андроновну. За два часа я почувствовала себя, как у родных: было интересно и весело входить в их жизнь.

— Не беспокойтесь, найдется где перекусить, я человек дорожный, не пропаду.

— Ах ты моя странница! — смеялась Настасья Андроновна, трясясь толстым телом.

Попрощавшись, я направилась прямой пыльной улицей, мимо присадистых домиков с цветными ставнями, назад к вокзалу.

Пройдя пустое поле, вошла в ворота примеченного утром серого здания. Подъезд ввел в широкий гулкий коридор. Длинный ряд окон тянулся с одной стороны, шкафы стояли по простенкам между дверями у другой стены. Холодом веяло от бетонных лестниц.

— Скажите, пожалуйста, где студенческое общежитие? — спросила я идущую по коридору женщину с тряпкой и шваброй.

— Общежительство-то? Налево, во флигеле, — ответила она, — да разъехавшись все… Вам кого?

— Надю Беспалых, с биологического факультета.

— А-а, со второго курса? Эта, кажись, здесь. Приехала. Да пройдите на третий этаж, сначала направо идите, потом налево, а потом сверните на другую лестницу в тупичок. Тут и будет ихняя комната, девушек со второго курса.

Гулко гремя шагами по пустым коридорам, я отправилась разыскивать Надю. Немного екнуло сердце, когда постучала в дверь.