Мемориал
Шрифт:
— Я не скажу, что совсем ничего не слышал, — заметил Фома. — Не скажу. Но от дополнительных сведений отказываться не стану.
— Да уж, — добавила Ирэна.
Марк поглядел на нас с грустью и опасением.
— В таком случае скажем несколько слов о происхождении рукописи. Но стоит ли это делать всухую?
— Действительно, — согласился Бэзил. — Ну-ка, Фома, давай.
Шампанское бухнуло из ледяного ведёрка.
Хлебнули замороженного вина, и Фома произнёс, глядя на манускрипт:
— А книга-то старая… Если не секрет — как вам вообще пришла в голову мысль заняться таким,
— Стародавняя история… Всё началось с хироманта. Помнишь, Бэзил?
— Ещё бы! Митяй нас туда затащил.
Словно повеяло загробным холодом.
Слева от кафельного камина среди прочих фотографий и картин висела небольшая коричневая круглая рамка и в ней — фото улыбающегося молодого человека, прекрасного, как юный бог. Я знал, что это Митяй — друг семьи; но о нём никогда не говорили. Какая-то тягостная тайна, какая-то трагедия была связана с ним… И вдруг…
— О-о, Митяй был большой специалист на такие штуки, он умел находить чудесное.
— А я ему верил, Марк.
— А я и до сих пор верю. Во всём, что связано с Митяем, много интересного. Нет, не то слово. Много страшного, вот как я сказал бы.
— Этот хиромант — жутковатый был человек…
— Товарищ Холопьин? — сказал Марк.
— Да, Станислав Холопьин… Всё у него сбывалось! Одного только не могу понять…
— Чего, Бэзил?
— Да вот почему он велел Митяю нас обоих опасаться? Митяй нам о своём разговоре рассказал; я-то о своём промолчал. Да и ты тоже.
— Почему? — Марк пожал плечами. — Значит, от нас действительно исходила угроза. Впрочем — от кого она тогда не исходила?
— Брось! — возразил Бэзил. — Конец сороковых — это же вегетарианские времена.
— Да? А как же тогда Митяй? Опасность была, и почти во всех. Взять хотя бы этого хироманта. Ведь, в сущности, он и погубил Митяя.
— А ведь верно.
Тут Ирэна не выдержала и вмешалась в их разговор — со странной усмешкой, от которой по спине мурашки бежали.
— Мне кажется, вы немного увлеклись. И забыли про всех остальных. Во-первых — объяснитесь, что это за хиромант и, во-вторых — как это он погубил Митяя.
— Хиромант самый обыкновенный. По руке гадает… — начал Бэзил.
— А я-то думала — по ноге! — глаза Ирэны сузились от мгновенного бешенства. — Ты за кого меня принимаешь? За говорящую женщину Альберта Больштедтского?
— Ну-ну, не злись. Прости меня, старика. Я забыл, что ты у нас — доктор магии. Но дело действительно обстоит так. Жил в наше время в Коломне хиромант…
— У кремлёвской стены… — как-то нездешнее сказал Марк (и видно было, что дух его блуждает в туманах прошлого). — У городской стены. И красно-оранжевые кирпичи цвета эллинского муската нависали над его маленьким садиком; иногда казалось — громада, подгрызенная временем внизу, вот-вот рухнет. А в тёмной комнатке лежали повсюду старинные магические книги и таблицы.
— Он-то и рассказал впервые о старике Целере… — подхватил Бэзил.
— Да, Ирэна… Именно это имелось в виду. Когда он вывел нас на старика Целера, он погубил Митяя.
— Что это значит?
— Митяй был увлекающийся человек, — сказал Бэзил. — Он был гений, Ирэна. А Целер показал ему чудесную
— Я не понимаю, — Ирэна схватилась за виски. — Не понимаю! Сначала хиромант. Потом какой-то Целер выплывает. И выходит, что он — косвенная причина гибели Митяя. Причём до сих пор все вы говорили нам, что он — обычная жертва репрессий, отделывались недомолвками. А на самом деле причина заключения — в некой тайне, которую вы по неведомым идиотским причинам (неужели — из педагогических соображений?) скрывали от меня и от Виолы. Хранили нашу девственность.
Она посмотрела на старших спокойным взглядом, от которого у меня опять холод по спине прошёлся, и спросила:
— Кто такой Целер? И какого дьявола вы до сих пор молчали?
— Боялись. Неужели не понятно? — Бэзил даже плечами пожал.
— Так почему же вас нынче прорвало?
— Помирать скоро… — вздохнул Бэзил.
— А помирать с чёрной совестью нелегко, — согласился Марк и опять кивнул носом.
— Что же произошло?
— Ах, Ирэна, Ирэна… Нас — меня и Марка, связывала очень тёплая дружба, ну, как это бывает в юности… Может быть, потому, что были одноклассниками. А Митяй учился в параллельном.
(При этом слове Бэзила я внутренне содрогнулся: Параллельное Существование вспомнил).
Ах, как он любил Город! Ведь он, Митяй, впервые показал нам руины Крепости, и мы там облазили всё. Сначала даже было страшно. Представьте: высота стены пять — десять метров, а верхушка у неё узенькая — тропинка шириной в кирпич. Ходишь, как по лезвию… Но ведь привыкли, — недели не проходило без наших путешествий. Мы видели Коломну и днём, в хитоне солнца, и ночью. И мы видели её не снизу, как все, а сверху — со стен. Тогда мы поняли, наконец, сущность Города. Это страшный, влекущий и таинственный, дремлющий дракон.
— Заколдованный дракон… — добавил Марк.
— Да! — стукнул Бэзил по столу. — Заколдованный, прикрытый личиной провинциального городишки, и от этого, может быть, ещё более жуткий. Митяй рассказывал нам удивительные истории о каждом храме, каждой башне, он поразительно много помнил, а чего не помнил — придумывал. Так он открывал нам Город.
— И людей, — добавил Марк.
— Да-да, и людей. Однажды, уже в институтскую пору, он затащил нас к этому самому хироманту. Приветливый такой старичок. С каждым из нас пошептался…
— Я до сих пор про этот шёпот помалкиваю, — поёжился Марк.
— Я тоже. Он называл это «научными консультациями». Смотрел на ладонь, сверялся с таблицами и книгами, и предсказывал будущее. То, что он знал прошлое, об этом я не говорю. Это как-то можно представить. Предположим, человек может угадывать чужие мысли, как Вольф Мессинг, например, или ты с Виолой. Но он знал будущее. И его предположения сбывались. Хотя главное не в этом. Главное, что Митяй ему понравился; стали они встречаться, беседовать, и старик постепенно вывел его на Целера. А Целер был Хранитель. Существовало такое старинное коломенское Братство Святого Кирилла Иерусалимского — орден Хранителей, которые таили коломенские сокровища — память Коломны. Помнишь, как это было?