Мемориал
Шрифт:
— Август, я не могу ответить вам с абсолютной точностью. Ясно, конечно, что дело здесь не в одном старинном манускрипте. Здесь должен быть символический смысл, но какой — об этом лишь догадываться можно. Судя по обмолвкам Целера — это очень архаическая идея, восходящая ещё ко временам Иоанна Грозного. Вы помните, как он разглагольствовал о происхождении царской власти на Руси от Рима?
— А! — завопил я. — А ведь Рим-то основали троянцы!
— Вот именно. Во всяком случае, это утверждал Вергилий. А он на Западе почитался едва ли не наравне с евангелистами. Насколько средневекова эта идея на коломенской почве — сложно сказать. Может быть, коломенцы
— Да ведь я пишу книгу о Трое.
— Вы?! Да-а… Признаться…
Помолчали. Открылась ещё одна бутылка, закипело вино. Бэзил помялся, а потом спросил у меня с какой-то удивительной деликатностью:
— Слушайте, юноша, а что вас потянуло на такой несовременный сюжет, если откровенно?
— Если бы я знал! О боги, за что мне такие мучения?!
— Мой бедный юный друг… — вздохнул Марк. — Вы пали жертвой коломенского даймона… Коломенский воздух отравил вас! Средиземноморская соль пронизывает его, как радиационное излучение. Боюсь, что вы — мутант, мой дорогой. Вы за собой не замечали никаких странностей?
— Оставь парня в покое! — рявкнул Бэзил.
— Значит, так оно и есть, — погрустнел Марк и с отвращением огляделся вокруг. — Бедлам!
Виола, Ирэна и Фома при этом как-то стыдливо опустили глаза. — Я-то думал, что кроме Бэзила и меня вы — третий нормальный в нашей тёплой тесной компании. А на деле-то всё оказывается наоборот. Что нам делать, Бэзил? Кому передавать «Смарагд»? эти две кукушки чужие мысли читают, этот псевдохристианский аскет предвидит будущее… Оказывается, и Август туда же.
— Да ладно вам, Марк! — махнула рукой Ирэна. — Вы думаете, нас в психушку посадят? Не посадят. Мы же с Виолой всё насквозь видим, а Фома всё чувствует заранее, что же мы — не сможем замаскироваться под нормальных? Чушь! Вот с Августом, конечно, сложнее… Ну ничего, мы его подлечим, травками отпоим, через неделю он будет как огурец — от обычного ничем не отличишь!
— Илион… — простонал я.
— Бедный вы, бедный… — посочувствовал Марк. — Ну что ж, раз вам это так необходимо, я постараюсь ничего не пропустить…
…Митяй «купил» хироманта Холопьина, а потом и Целера — на старине. У него было обаяние, способность слушать, знания, наконец. Так он вошёл в круг Хранителей, и я следил за ним по случайным проговоркам. А потом я и сам познакомился с Целером и узнал всё не хуже Митяя. У нас со стариком заключился молчаливый союз; Митяй, конечно же, не знал, что и я тоже — посвящённый. И мы частенько встречались со стариком в уютном сквере на «Блюдечке». Целер сидел на лавочке, глядя на Москвареку, на заречный Бобренев монастырь, чертил тростью на песке мистические знаки и мы говорили о старине.
И выяснилось вот что.
Существовало на рубеже XV–XVI веков некое книжное собрание, так называемая Государева Либерея или, как её ещё называли — Библиотека Иоанна Великого. Самое прямое отношение к этому собранию имели русские филэллины, а также обрусевшие греки, принесшие сюда, на Русь, заветные книги. Думаю, не обошлось и без еретиков, так называемых «жидовствующих», которые увлекались каббалистикой, но вынуждены были держать свои «знания» в тайне. Я раньше думал, когда молокососом был, что все эти рассказы о Библиотеке — чушь.
Ан нет! Была тайная Либерея.
Были три сундука с книгами, были кивоты для драгоценных томов, были коробы для свитков, хартий и столбцов! Были — и я
Стало тихо. Подошла Ночь и заглянула в окно. Молчал осаждённый акрополь. Марк закрыл лицо и сквозь сплетённые, словно корни, смуглые пальцы зазвучал его голос:
— Сколько там было Тетраевангелий, отпечатанных ещё в XVII веке, сколько написанных от руки… Одно из них до сих пор стоит у меня в глазах: плотный пергамен, испещрённый фантастическими заставками: драконами, причудливым зверьём, загадочными фигурами. Листья и геометрический орнамент сплетались в невероятный узор, мерцала киноварь, золото, голубые и белые краски. И чудесные миниатюры — символы евангелистов — открывали каждый раздел. Целер уверял меня, что это Андрей Рублев. Там были ветхие латинские и греческие книги, которые, казалось, развалятся от одного взгляда на них, и страшные Апокалипсисы и какая-то оторванная половина Апостола, переводы арабских трактатов, «Шестокрыл», Косма Индикоплов, обрывки из Талмуда, требники, литословы, «Астролог», несколько огромных томов хроник, летописей и хронографов — латинских и славянских; среди них — закованный в старую кожу и свинец «Коломенский хронограф», начинающийся почему-то с Сотворения мира и «Еллинский летописец», и громадная «История Троянская». Дайте вспомнить… Рукопись поистине грозная. Какой-то бронтозавр! Представьте себе, Август, фолиант, облачённый старым бархатом, настолько старым, что он потерял уже и структуру и цвет, и на этом фоне ещё более зловеще смотрелись литые серебряные жуки, массивные наугольники, сплетённые из чеканных виноградных листьев и фигурные, на редкость сохранившиеся застёжки.
Это была рукопись XVII века, явно переводная, выполненная в очень старой манере полууставом изумительной красоты. Каждый раздел открывался символическим изображением. На титуле, в пышной виноградной раме, горящей зелёными листьями и вишнёвыми гроздьями, был такой заголовок: «Книга, называемая Илион, или История Троянская, в ней же повести, как осаждали великий град камен, о сказании Омеровом и сокровенное толкование, что сии повести знаменуют и яко по ним изведать будущие дела».
И дальше, представьте себе, подробнейшее изложение предыстории троянской осады, описание войны точь в точь по Илиаде, по Одиссее и другим поэмам. И вот — каждая сцена, каждая деталь — проходит анализ по четырём категориям.
Представляете ли вы себе, положим, царский скипетр с золотыми гвоздями, истолкованный по четырём категориям? Оказывается — в гибели Трои — залог её будущего возрождения, а это возрождение, в свою очередь, означает Воскресение Христово.
Уму непостижимо!..
И над всей этой бездной фолиантов, над этим прущим через край потоком человеческой мысли, которая, кажется, вот-вот разорвёт тугие доски переплётов — призрак, Целер, — высокий сутулый старик лет 90 с длинной белой бородой, в донельзя потёртом старом-престаром костюме, который из чёрного стал уже серым.
Лицо его — выцветший гербарий — контур некогда живого цветка; глаза поблекли и казались слепыми, но видел он совсем неплохо для своего возраста. И голос был молодой, словно не принадлежащий ему. Он говорил мне:
«Никто не мог справиться с нами. Ни здешние епископы, ни русская инквизиция XVIII века, ни имперская бюрократия. Где уж этому вашему усатому упырю успеть. Братство преданных науке соратников несокрушимо. «Илион» — невидимая крепость, а невидимое разрушить нельзя. Тайная сеть Хранителей сторожит Либерею и большая их часть даже не догадывается — кто их соратник».