Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
Шрифт:
Они работали в чудовищных условиях: по 18 часов в день строили аэродром, часто – совершенно голодными. После окончания строительства в составе штрафного батальона их отправили на фронт.
Состав ехал через Тбилиси. Во время короткой остановки Георгий сумел забежать домой и рассказать, что болен: у него была температура под 40 градусов и острая дизентерия.
Я побежала на вокзал, где стоял эшелон, и обратилась к командиру с мольбой оставить сына в госпитале. К счастью, председателем
Много лет спустя, в соборе Сиони я увидела седого мужчину, стоящего у икон. Я подошла к нему и спросила, не он ли работал во время войны в госпитале. Оказалось, это был он, профессор Андриадзе – спаситель моего Георгия».
Папу расстреляли в тюрьме в одном из районов Тбилиси – то ли в Ортачалах, то ли в Сабуртало. Когда нам потом предлагали там квартиру, я отказалась. Не могла бы жить в таком месте.
Один знакомый рассказывал, как работал в конце тридцатых годов пастухом. Свое стадо он гонял как раз в район Ортачала. И однажды услышал шум приближающихся автомобилей.
Он успел спрятаться. И стал очевидцем, как из грузовых машин согнали арестованных, выстроили в шеренгу, заставили выкопать себе могилу и тут же расстреляли. На том месте даже трава сегодня не растет…
В школе я как-то попала в медицинский кабинет. И врач, прочитав на карточке мою фамилию, спросила, не родственник ли мне Алеша Масхарашвили. Я сказала, что это мой отец. Тогда врач записала мой адрес и сказала, что обязательно зайдет к нам с мамой.
Она пришла поздно вечером. И рассказала, что в 1931 году работала тюремным врачом. Отца посадили в бочку, чтобы он не мог двигаться. Такой была пытка. По ночам эта женщина позволяла ему вылезти из бочки, накидывала на его покрывшееся язвами тело влажную простынь, и заставляла ходить по тюремному коридору до утра…
Знаете, когда я ходила на панихиды по отцам своих подруг, то ловила себя на мысли, что завидую им. Потому что они могли попрощаться со своими родителями, могли оказать им последнюю услугу. А я не знала даже, где похоронен мой папа.
А когда узнала, что его расстреляли в Тбилиси, то даже испытала какое-то облегчение. От того, что его укрыла грузинская земля, а не сибирский снег. Понимаю, что это звучит страшно, но это так…
Хочу рассказать историю одного человека. Его звали Мустафа Шелия, он учился в школе на несколько классов старше меня.
Первый раз его арестовали в 1939 году, когда он учился в девятом классе Первой школы. За то, что он как-то не так посмотрел на фотографию Калинина.
Но его скоро выпустили. Мустафа был из знатной семьи, его дед – известный грузинский педагог Абдушелишвили.
В июне 1941 года началась война. Прошло время, и на фронт стали призывать даже учеников десятого класса. Мустафа как раз учился в десятом классе – после освобождения он восстановился.
Моего брата Георгия тоже призвали из десятого класса. Но отправить на фронт их сочли недостойными. Георгия – так как он был сыном
На вокзале Мустафа увидел меня и кивнул друзьям и родным: «Вот кто будет моей женой!»
Через пару месяцев он неожиданно вернулся в Тбилиси. Вскоре его опять арестовали. Он позволил себе что-то не то сказать.
Мустафа понял, что на этот раз несколькими месяцами заключения он не отделается. И когда его вели в НКВД, он, увидев приближающийся грузовик, снял с себя пальто, набросил на троих чекистов, которые его вели, а сам запрыгнул в этот грузовик. И скрылся.
Весь город был окружен, но поймать Мустафу не удалось. Оказалось, что по дороге он спрыгнул с грузовика, забежал домой к своему другу Чабуа Амиреджиби, занял у его матери деньги и исчез.
Об этом нам с мамой рассказала мать Мустафы. Она тоже, когда приходила к нам, гладила меня по руке: «Будешь моей невесткой». Но я каждый раз одергивала руку: «Ни за что!»
Мустафа прятался то у друзей в Тбилиси, то в лесу. При этом он постоянно подкарауливал меня и делал подарки. Бывало, встретит возле Верийского базара, подарит розу и, сказав, что любит, убежит. Или неожиданно выйдет из остановившейся машины, протянет мешочек с конфетами и маленьким букетиком фиалок и опять скроется.
Как-то встретил меня возле школы. На мне был красный берет. Мустафа попросил снять его: «Не носи этот берет. Я не люблю красный цвет».
Но я и не подумала: «Мало ли что тебе не нравится. А я очень даже люблю».
У меня к Мустафе не было никаких чувств. О чем я ему прямо говорила. Но он продолжал ухаживать.
Однажды провожал меня вечером до дома. Я тогда носила прическу со шпильками. И одна из шпилек упала на тротуар. Так Мустафа остановился и начал искать ее. На улице уже темно было, время было военное, фонари не горели.
Я сказала, чтобы он не обращал внимания на эту шпильку, бог с ней. Да и опасно это – его же искали. Но Мустафа, пока не нашел с помощью спичек моей пропажи, не тронулся с места. «Это, – говорит, – плохая примета. Поклонника потеряешь. А я не хочу, чтобы ты поклонника теряла».
В это время в Тбилиси была организована подпольная группа «Белый Георгий». Ее финансировали грузинские эмигранты. Немцы тогда были на подступах к Кавказу, и задачей этой группы было подготовиться к входу немцев. Они же обещали, что вернут Грузии независимость.
Мустафа был членом этой группы. Как и мой троюродный брат Чабуа Амиреджиби. У членов группы было много денег. Часто они приглашали нас, девушек, в гости. Кутежи устраивали в квартире у Гоги Цулукидзе, нашего родственника.
Для военного времени у них было изобилие – ящики чурчхелы, горы рахат-лукума. Нам нравилось там бывать, они нам еще потом и с собой сладости давали. А о том, что это опасно, как-то не думалось. На эту квартиру приходил и Мустафа…
Однажды Чабуа предложил мне и моей подруге Медее Яшвили, в которую он был влюблен, пойти в кино. Я обожала смотреть фильмы и с удовольствием согласилась. Мы сели в трамвай и поехали.