Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
Шрифт:
Зимой у меня начался тиф. А из Тбилиси в это время друзья прислали нам несколько ящиков хурмы. Я ее обожала, но врачи категорически запрещали хурму. Тогда мама положила фрукты на карниз и сказала: «Поправишься – съешь».
Я лежала, смотрела на хурму, на то, как количество с каждым днем все уменьшалось и уменьшалось. Родители с братом ели ее сами, ведь она же портилась. Наконец осталось две последние хурмы. Я даже маме сказала: «Неужели мне так и не достанется?» Когда в итоге одна все же досталась, я была самой счастливой!
Тогда существовало
Меня тоже должны были увезти. Спасли пятеро студентов. В Саратове был хороший медицинский институт, где учились и грузины. Они окружили наш дом и не позволили забрать меня в больницу. Папа тоже в те дни не ходил на работу, следил, чтобы меня в его отсутствие не увезли.
Тифом тогда многие болели и умирали, я это знала. И потому попросила родителей – если умру, обязательно мой прах забрать в Грузию. Мама потом призналась, как ей было тяжело это слышать.
Незадолго до болезни, перед Новым годом, меня повели к портнихе, чтобы заказать новое платье. Но она не успела его сшить. Я так боялась, что не успею надеть это платье. Даже папе сказала, чтобы меня хотя бы в гробу в него одели.
На следующий день утром просыпаюсь, а это платье висит передо мной. Оказалось, папа ночью пошел к портнихе и уговорил ее срочно закончить работу.
Мама тогда сказала: «Вот встанешь после выздоровления и пойдешь в этом платье в школу».
И так и случилось. Мне тогда семь лет было…
Родители никогда не говорили о том, что зря вернулись из Турции. Только в Саратове папа один раз сказал: «По-моему, я вас погубил».
Там было правда очень страшно. Люди опухали на глазах! Я помню, в класс пришел мальчик Сережа и прямо на наших глазах у него стали надуваться руки, потом ноги.
Я закричала: «Ему плохо!» А учитель ответил: «Да он уже помер».
По дороге в школу видела, как на улице сидели нищие. Возвращаюсь домой, а они уже мертвые. А еще помню, младенец сидел на мертвой уже матери и сосал ее грудь. Это было страшно!
Вообще, увидеть такое – не дай бог! По-моему, ни в кино не увидишь, ни в книгах не прочтешь. То, что мы видели, – это описать и рассказать довольно трудно.
Как-то ночью слышим звук, как будто разбивают что-то. Оказалось, пришли воры. Папа вышел, выстрелил, накричал на них. Они испугались и убежали.
Через несколько дней папа идет по улице, и к нему подходит какой-то человек. Тогда страшные ростовские жулики были, грабеж шел страшный, прямо на улице грабили. И вот к папе подходит вооруженный незнакомец.
– Вы грузин? – спрашивает.
– Да.
– Мои ребята посмели к вам прийти. Но теперь вы можете быть совершенно спокойны. Больше они к вам не придут. Я им сказал, что грузины – это
И мы этим спаслись. Потому что папа поздно приходил домой, и с нами могло случиться самое страшное.
А как папа грузина спас! Один раз он вернулся домой и принес мешок. А там – человек. «Я, – говорит папа, – его на вокзале нашел. Умирал. Его ограбили, он сюда в командировку приехал». Замерзший весь был.
Мама его раздела, выкупала, накормила. И он несколько месяцев у нас жил. Потом папа ему какое-то дело доверил, но он подлец оказался, нечестно поступил. И папа его выгнал.
Наконец в 1935 году нам позволили вернуться в Грузию.
Первым делом родители поехали в Абхазию, хотели показать ее мне и Георгию. Мы были в Сухуми, видели дом светлейшего князя Георгия Шарвашидзе.
Мне было всего девять лет, но я очень хорошо запомнила ту поездку. Мы зашли в дом светлейшего князя, на фронтоне которого сохранилась сделанная им надпись «Villa Chemi» – то есть «Моя вилла». Всего одной буквы «L» в ней не хватало, она отвалилась. В доме Георгия Шарвашидзе тогда были устроены коммунальные квартиры.
В это время в Англии еще была жива сестра светлейшего князя, баронесса Мейендорф. Но, конечно, никаких отношений с ней мы поддерживать тогда не могли.
В Сухуми мы сделали несколько фото. На одной из них на мне белый берет. Помню, как я капризничала – надевать берет или нет.
Как оказалось, это была наша последняя поездка вместе с папой.
Мы приехали в Тбилиси. Тогда он еще назывался Тифлисом, город переименовали только год спустя, в 1936-м.
Поначалу жили на улице Грибоедова, 24, у сестры папы. В одной комнате нас было восемь человек.
Надо было искать свое жилье. Родителям показали квартиру на улице Дзержинского, 1, им ее продавал некий Тоидзе. Там было три комнаты, но в последний момент Тоидзе отказался уезжать из третьей комнаты, хотя деньги взял за всю квартиру целиком.
«Что было делать – мы стали жить в двух маленьких комнатах. Где увидели много горечи и слез. Но была и радость, ведь мы были вместе. Мы смирились с судьбой.
Сделали ремонт, постелили ковры. Нас не забывали друзья. Комнаты были полны лучами солнца и радости.
Энергия Алеши, его честный труд давал нам возможность жить хорошо и делать добро другим…
…Очень часто, как тень, за мной ходит мысль о наших. Там, за границей, мои близкие и мои родители, наверное, так скучают по здешним местам. А я смотрю на эту сказочную красоту в Бакуриани, и сердце умирает.
Вспоминаю Константинополь. Несмотря на полную радости и беззаботности жизнь в Турции, я вспоминала там Бандзи, Сухуми, Кутаиси, Тбилиси».