Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
Шрифт:
Через мгновение стучали уже в нашу дверь. Мама только приоткрыла, как в комнату, словно свирепые звери, влетело восемь человек.
Во второй комнате брат Георгий сидел. Его тут же схватили за руки. Мама бросилась к нему: «Георгий, что ты сказал?» Тогда ведь было достаточно только одну фразу произнести, чтобы десять лет лагерей получить.
«Нет, – говорят непрошеные гости, – мы не его арестовываем. Мы вас всех высылаем».
Брат тут же схватил наволочки и принялся бросать туда мамин архив
Один из чекистов, русский по национальности, был очень доброжелательный. Маме помогал советами: это положите, это может понадобиться. Мама была растерянна.
А я ничего не собирала, сидела в кресле и плакала.
Платье только взяла. Его за день до этого принесла моя подруга Медея Яшвили.
Продается, говорит, а у меня нет денег. Но оно было так очаровательно, что я сказала: «Бери! Не позволю тебе его вернуть. У тебя же есть возможность выплачивать по частям».
И она оставила его у меня. «Хорошо, я подумаю».
Я когда выходила из нашей квартиры, обернулась. Так уютно у мамы было – цветы, занавески… И сразу увидела Медеино платье и схватила.
А еще мой руководитель в университете Георгий Джибладзе дал мне книгу, привезенную из Ленинграда.
«Татули, – сказал. – Я даю тебе мою жизнь».
Книга называлась «История эстетики», на английском, я тогда могла читать на этом языке.
Я вспомнила, как он мне эту книгу дал, с каким предупреждением.
Забежала обратно в комнату, взяла книгу, платье и потом в эшелоне не выпускала их из рук.
Все время думала кому-нибудь передать. Но врач и чекисты, которые нас сопровождали, отказали. «Нет, мы не можем взять».
Только через несколько месяцев почтой смогла все отправить…
Практически все наше имущество осталось в Тбилиси. Но единственное, о чем я жалею, – о бесценном серебряном кинжале Георгия Шарвашидзе. Нам не позволили его взять с собой.
Ехали мы четырнадцать дней! Вагон был переполнен, тридцать пять человек в него запихнули. Дышать было нечем. В маленькую форточку по очереди высовывали голову, чтобы хотя бы глотнуть свежего воздуха.
Страшные вещи во время поездки происходили. У одной пары умер грудной ребенок – матери стало нечем его кормить, молоко пропало, воды-то почти не было.
И знаете, что с ним сделали чекисты? Взяли труп младенца и выбросили в окно, прямо по ходу поезда.
Представляете горе этих родителей? Они даже не знали, где нашло свой последний приют тело их ребенка. Поезд шел по степи Северного Казахстана.
С нами ехала одна старая парализованная женщина. Мама ее кормила, приносила ей кипяток.
Когда поезд наконец прибыл на станцию назначения, мы эту женщину забыли в вагоне. Не знаю, откуда она взяла
До сих пор перед глазами стоит картина – черный проем дверей и седая, растрепанная голова несчастной старухи, которая взмолилась: «Грузины, не оставляйте меня!»
Все тут же бросились к ней – Георгий, его друзья. Спустили ее на землю.
Да и кто бы ее оставил в этом вагоне? Сами бы чекисты и сбросили потом…
В нашем вагоне ехала доцент консерватории, пианистка, интеллигентная женщина. Ее сослали за то, что сын с фронта не вернулся.
Когда мы прибыли в Казахстан, в шесть утра 7 января, то приютили ее – она сидела в нашем грузовике. И она и мама оделись так, как до этого ходили по улице в Тбилиси – в шляпках, в перчатках.
Ехали мы почти весь день по пустыне. В одной из деревень какие-то мужики, пьяные, кричали вслед: «Эх, барыньки-барыньки, мать вашу! Куда вас везут? Вы там подохнете!»
Наталья Андреевна, так звали пианистку, повернулась к маме:
– Бабо, что нам говорят?!
– Ничего, Наташа, все будет хорошо!
Мама оптимисткой была.
У меня в поезде началось воспаление легких, и мама уговорила шофера взять меня в кабину. Во время пути он мне признался: «Вай ме, куда вас везут! Хоть бы тут оставили!»
Я повернулась – за окном голая степь и юрты.
– Неужели нас везут в худшее место?
– Да-да, там очень плохо!
И правда, нас привезли в страшное место. Оно называлось Голодная степь. И так оно и было.
Пять месяцев мы прожили без света, без нормальной воды.
Пили воду из канала. А туда заходил скот. Кипятили ее, но все равно плохая была.
Мы ждали снег, чтобы собрать его, поставить на огонь и эту воду пить. А так грязную пили. Когда хлопок не надо было поливать, арыки закрывали. И мы могли по пять километров ходить в поисках ямы, из которой можно было достать воду.
Я по сей день чистую воду пить не могу. Должна либо вино туда налить, либо варенье положить…
В Казахстане очень холодные зимы. А я почему-то не могу вспомнить, что мне было холодно. Странно, мы тогда вообще ничего не чувствовали – ни жажды, ни голода, ни холода.
Когда только вошли в землянки, где нам предстояло жить, то вздрогнули от ужаса.
Я иногда думаю – откуда у чекистов было столько людей? Когда мы вспоминали потом ночь нашего выселения, все называли один и тот же час, когда в дверь их квартиры раздался стук.
В четыре утра одновременно ко всем 500 семьям в Тбилиси пришли люди в форме. Да еще и не по одному человеку, в каждой группе их было семь человек! И это только в одном Тбилиси. А ведь высылали еще и из других районов.