Мемуары изобретателя телевидения
Шрифт:
Неделя в Ленинграде промелькнула как один день. Пора было ехать в Москву. Ровно в полночь мы с моим провожатым сели в поезд под названием «Красная стрела» и ровно в семь утра (строго по расписанию) подъехали к перрону Ленинградского вокзала столицы. Купе было уютным и чистым. В дороге угощали горячим чаем с печеньем.
Нас разместили в гостинице, где я когда-то уже останавливался. Правда, название стало теперь другим и сервис заметно испортился.
Моё расписание в Москве было таким же насыщенным, как в Ленинграде. Утром и днём – лекции, вечером – театр, в промежутке – поиск и посещение родственников.
Москва изменилась значительно больше, чем Ленинград: появилось много новых зданий, строился метрополитен. По специальному разрешению московских властей мне позволили пройти по тоннелю между двух станций. Тоннель был проложен совсем недавно, и работы
В Москве со мной встретился нарком связи Алексей Рыков. Начав с общих расспросов про телевидение, он поинтересовался, не согласится ли компания, в которой я работаю, построить и оборудовать в Москве телевизионную передающую станцию и продать Советам небольшую партию телевизоров. Я ответил, что являюсь лишь техническим разработчиком и заключение коммерческих сделок не в моей компетенции, и пообещал задать этот вопрос главе RCA. Покончив с деловой частью разговора, Рыков сказал: «Я слышал, вы любите театр. Во МХАТе сегодня играют «Дни Турбиных» молодого драматурга Булгакова. Мы с товарищами собираемся. Не хотите составить нам компанию?» Я с радостью согласился, не подозревая, какой сюрприз меня поджидает.
«Товарищи» Рыкова оказались инженерами из лаборатории, которую мне показывали накануне. Кого-то из них я знал раньше, с кем-то познакомился во время вчерашнего визита. Нас усадили в первом ряду. Одну из главных ролей исполнял актёр Василий Качалов. Он был настолько близко от нас и играл так блистательно, что на миг мне показалось, будто и сам я являюсь не зрителем, а персонажем пьесы. Я сидел между Рыковым и его замом и никак не мог отделаться от ощущения, что знаю этого человека. Но где и при каких обстоятельствах мы виделись, вспомнить не мог. В антракте мы разговорились, и я спросил, откуда он родом и чем занимался до революции. «Из Екатеринбурга, – ответил он. – Дантистом работал». В эту секунду я понял, что передо мной тот самый следователь с холёными ногтями, который допрашивал меня в екатеринбургской гостинице-тюрьме. На моё счастье, он меня не узнал – иначе последствия могли быть непредсказуемыми. Тем не менее, мне стало не по себе, и когда свет вновь погас, меня охватила тревога. А когда на сцене зазвучал монолог Алексея Турбина, не желающего вести юнкеров на убой, к тревоге прибавилось невыносимое чувство горечи. Как мне были знакомы все его метания и сомнения! Я ведь тоже был там, под Киевом, тоже сложил оружие, чтобы избежать бессмысленной братоубийственной бойни. Смотреть и слушать это, сидя рядом с человеком, который лишь по счастливой случайности не послал меня в Екатеринбурге на смерть, было невыносимо. Я вцепился в подлокотники кресла и не мог дождаться конца спектакля.
Из Москвы мы вылетели на самолёте в Харьков. В этом городе я до революции не бывал, поэтому не мог оценить, насколько он изменился. Гражданская авиация находилась в зачаточном состоянии: на взлётно-посадочных полосах росла трава, аэропорты мало чем отличались от пастбищ. Помню, что начав снижение, пилот заметил на взлётно-посадочной полосе несколько свиней, и ему пришлось разгонять их гудками и повторно заходить на посадку. В то же время, в одном из аэропортов я увидел несколько четырёхмоторных военных самолётов не известного мне образца.
Из Харькова я переехал в Киев, а оттуда вылетел в Тбилиси, настояв на включении этого города в программу лекций, чтобы повидаться с братом. Очевидно, с подачи Николая местные инженеры добились у начальства, чтобы нам разрешили сесть в Пятигорске – на северной стороне Кавказского хребта. Там они встретили нас на автомобиле и повезли по живописной Военно-Грузинской дороге через горы в Тбилиси. Я ни разу не был в этих краях и жадно глазел по сторонам, любуясь красотами.
Мне отвели номер в лучшей гостинице города. Забросив туда вещи, я немедленно отправился к брату, с которым мы не виделись без малого двадцать лет. За это время он успел заново жениться, и мне предстояло впервые увидеть свою невестку. Николай обосновался в Тбилиси задолго до революции и работал строительным инженером. Руководил строительством нескольких плотин, гидроэлектростанций и ирригационных каналов. После революции его уволили со всех постов, но держали в качестве консультанта. В 1931-м арестовали вместе с группой других инженеров, обвинив в саботаже. Сидя в тюрьме, он продолжал руководить незавершённым строительством какого-то важного объекта. Когда стало ясно, что без его непосредственного участия объект к сроку не сдать, Николая под конвоем доставили к месту ведения работ.
В Тбилиси я провёл несколько дней и успел сполна вкусить знаменитого кавказского гостеприимства. На одном из бесчисленных застолий меня представили Лаврентию Берии – первому секретарю ЦК коммунистической партии Грузии, близкому другу Сталина. О его злодеяниях и бесславном конце мир узнал лишь во времена Никиты Хрущёва. Со мной он был предельно обходителен (даже, пожалуй, ласков) и спросил, где кроме Тбилиси мне хотелось бы побывать на Кавказе. Я признался, что с детства мечтал увидеть Чёрное море. «Сейчас организуем», – сказал Берия и немедленно приказал кому-то из сидящих за столом этим заняться. Я стал возражать, уверяя, что через несколько дней мне необходимо вернуться в Москву, чтобы не опоздать на берлинский поезд, но Берия лишь отмахнулся: «Успеете».
Постоянно действующего аэропорта в Тбилиси не было, но за мной прислали одномоторный открытый военный самолёт, и через два часа я и приставленный ко мне соглядатай высадились в Сухуми на берегу Чёрного моря. Местные власти были уже предупреждены о нашем приезде, поэтому обильные застолья продолжились и там. Два дня спустя нас отправили на автомобиле в Сочи, а оттуда обычным пассажирским рейсом в Москву.
В Москве у меня состоялось ещё несколько встреч с представителями Наркомата связи на предмет возможности приобретения у RCA телевизионного оборудования и услуг по его установке и обслуживанию. Затем я выехал в Берлин.
За время моего пребывания в СССР меня ни разу не спросили, почему я покинул родину. Враждебности как к белоэмигранту я не ощущал. И всё же, попав в комфортное купе международного вагона, вздохнул с облегчением. Провожали меня сёстры, несколько инженеров, с которыми я успел познакомиться в Москве, и мой неизменный сопровождающий. У всех почему-то была уверенность, что скоро мы опять свидимся.
Чувство опасности вернулось ко мне при прохождении таможенного контроля. Я уже упоминал о памятке с перечнем объектов, которые запрещалось фотографировать, и о том, что мой фотоаппарат (новенькая «Лейка») был вписан в декларацию. При выезде мне надлежало предъявить его пограничнику, чего я сделать не мог, ибо, прощаясь, подарил его своему племяннику. Только тут я удосужился прочесть правила вывоза «задекларированных предметов», перечисленные на обратной стороне декларации. В них говорилось, что в случае отсутствия какого-либо предмета, необходима бумага из милиции, подтверждающая его утерю. Нарушителю грозило три месяца тюрьмы и штраф в размере до трёх тысяч рублей. Сердце ёкнуло, когда я подал свои документы пограничнику. Он шлёпнул штамп на мою выездную визу в паспорте, затем пробежал глазами декларацию и попросил предъявить фотоаппарат. У меня не повернулся язык сказать, что он остался у племянника, поэтому я стоял и молчал. Тут взгляд пограничника упал на кожаный футляр коробки со слайдами, которые я привёз для показа на лекциях. Очевидно, решив, что фотоаппарат в футляре, он налепил на него какую-то бумажку и махнул рукой, чтобы я проходил.
Прежде чем вернуться в США, я заехал в Лондон, откуда сразу же позвонил Капице по его кембриджскому телефону. Мне сказали, что Капица всё ещё находится в СССР, где ему отказывают в выездной визе. Я также выяснил, что в Англии уже несколько лет живёт профессор Айзенштейн, но мои попытки связаться с ним в тот приезд не увенчались успехом.
Выступив с докладом в Институте инженеров-электриков, я отбыл на пароходе в Нью-Йорк.
Вернувшись из СССР, Зворыкин первым делом отчитался о визите леред Дэвидом Сарновым. Желание Наркомата связи закупить телевизионное оборудование для телестудии в Москве вызвало у руководителя RCA живейшую заинтересованность. После недолгих переговоров по официальным каналам через посольство СССР в Вашингтоне RCA и советское правительство заключили контракт. А уже через два года члены советской закупочной комиссии приехали в Камден инспектировать оборудование, приготовленное к отправке в СССР.
Начало телевизионной эры. Второе европейское турне 1934-1939
Национальная вещательная компания (National Broadcasting Company, NBC) была создана Дэвидом Capновым как одно из подразделений RCA для распространения эфирного сигнала. Первая экспериментальная телетрансляция с построчной развёрткой состоялась 7 июля 1930 года. В том же году экспериментальная телестудия переехала из парка Ван Кортланд в Бронксе в здание театра «Нью-Амстердам» на Бродвее.