Мемуары изобретателя телевидения
Шрифт:
К этому времени характер и объём производимых в лаборатории работ претерпел значительные изменения. Наша группа, изначально состоявшая исключительно из телеинженеров, пополнилась специалистами в смежных с телевидением областях, что позволило проводить более широкие исследования. В частности, детально изучить проблему повышения точности фокусировки и отклонения электронных лучей, с которой мы уже сталкивались при разработке иконоскопа. Постепенно нам стало очевидно, что линзы и призмы воздействуют на свет подобно тому, как магнитные и электростатические поля – на электроны. Эта удивительная аналогия дала толчок развитию целого нового направления – электронно-оптической технике. Собственно электронную линзу мы уже давно использовали для увеличения электронного изображения катода при его проекции на экран кинескопа. Затем я предложил попытаться использовать её в микроскопе, и уже через несколько лет компания RCA выпустила первый в мире коммерческий электронный микроскоп,
Возвращение в Россию 1933
К началу тридцатых годов репутация Зворыкина как одного из ведущих специалистов в области телевидения была настолько высока, что привлекла внимание советского руководства. В 1933 году он получил приглашение вернуться в СССР с полным восстановлением в правах и заверениями, что прошлые «грехи» (его участие в белогвардейском движении) будут навсегда забыты. Зворыкин ответил отказом, объявив, что является подданным США и вполне удовлетворён своим нынешним положением. Тогда ему предложили приехать в СССР с лекциями. Это тоже было рискованно. Многие белые эмигранты, поверив посулам советского правительства, возвращались в СССР лишь затем, чтобы вскоре навсегда исчезнуть в застенках ГУЛага. Жена и знакомые наперебой отговаривали Зворыкина от поездки. Однако Сарнов, с которым Зворыкина к тому времени связывали не только профессиональные, но и дружеские отношения, увидел в этом возможность для расширения бизнеса.
С точки зрения интересов компании Сарнов был за поездку, но считал, что в личном плане я должен принять решение сам. Госдепартамент тоже не имел возражений, но предупредил, что защита граждан США не распространяется на лиц, уезжающих в страну своего происхождения. Взвесив все «за» и «против», я всё-таки решил рискнуть.
Я въехал в Россию на поезде из Берлина. На границе ко мне подошёл представитель Наркомата связи. «Буду сопровождать вас на протяжении всей поездки», – объявил он, энергично тряся мою руку. От него же я получил талоны на питание и небольшую сумму денег в рублях. Имевшиеся при мне доллары потребовали задекларировать – причём каждую купюру в отдельности с указанием номера. Фотоаппарат тоже пришлось вписать в декларацию. После этого таможенник внёс данные моего паспорта в какой-то журнал и выдал мне официальную бумагу – «памятку» с перечнем того, что запрещалось фотографировать. Мой сопровождающий недвусмысленно дал понять, что нарушать правила – не в моих интересах. В целом, он был вежлив и обходителен, но если я выходил за рамки дозволенного памяткой, пугался и начинал отчитывать меня, как нашкодившего мальчишку.
Первым пунктом моей поездки был Ленинград – город, который я прежде хорошо знал (правда, под двумя другими названиями). Там теперь жили мои сёстры Мария и Анна. При оформлении визы в Нью-Йорке консул выдал мне официальное разрешение посетить сестёр в Ленинграде и брата в Тбилиси. На вокзале меня встретил мой зять Дмитрий Васильевич Наливкин, с которым мы когда-то ездили в экспедицию в Тургай. Теперь он был профессором Горного института.
Ленинград произвёл на меня странное впечатление. Внешне за последние 17 лет он совсем не изменился, лишь наполнился людьми деревенского вида. В годы моего студенчества не было в России второго города, где бы одевались так же изящно, как в Петербурге.
По тротуару разгуливали франты и дамы в модных нарядах; по мостовым во множестве носились красивые экипажи, запряжённые ухоженными лошадьми, и автомобили. Теперь автомобили исчезли вовсе; экипажи встречались редко и вид имели потрёпанный; зато народу заметно прибавилось, и это броуновское движение бедно одетой толпы на знакомых площадях и улицах никак не вязалось с воспоминаниями юности.
Меня поселили в гостинице «Астория». Этот некогда лучший петербургский отель, в котором в былые времена, приезжая из Мурома, неизменно останавливался отец, снаружи выглядел всё таким же красавцем, но от былой роскоши внутри не осталось и следа. Я, впрочем, получил вполне приличный трёхкомнатный номер-люкс с ванной, куда исправно подавалась горячая вода – как вскоре стало понятно, большая редкость по тем временам. Стены комнат украшали неплохие картины, а в буфете стояла дорогая фарфоровая посуда. Позже мне сказали, что это был один из номеров, отведённых правительством для высокопоставленных иностранных гостей.
Поскольку время было раннее, а мой сопровождающий куда-то отлучился, сказав, что заедет за мной позднее, я решил позавтракать в ресторане, где не раз бывал с отцом. С виду там всё было, как прежде – то же изысканное меню, те же форменные сюртучки на официантах. Поскольку расплачиваться надлежало талонами, я решил не экономить и заказал рябчика. Оказалось, что за талоны рябчика не подают, и мне принесли два яйца всмятку и стакан жидкого чаю.
Вскоре появился мой соглядатай в сопровождении двух инженеров и вручил мне напечатанную на машинке программу визита. Программа была очень насыщенной: каждый день по лекции, плюс посещение лабораторий, плюс несколько официальных
Я согласился читать лекции по-русски, что оказалось довольно сложно. Главным образом потому, что новые области электроники и телевидения породили новые термины, которых я по-русски не знал. Приходилось пользоваться английскими в русской транслитерации. Но меня понимали. Ещё до революции русский язык пополнился множеством технических терминов, пришедших к нам из других языков. Поскольку технический прогресс всегда шёл с Запада, я не видел большой беды в заимствованиях.
Все мои лекции проходили при полных залах. Слушали жадно, ловя каждое слово, подолгу не отпускали, засыпая вопросами. Я был поражён вышколенностью аудитории – никакой «студенческой вольницы» начала века. Все как один вставали при появлении лектора и садились лишь по команде директора института, выступавшего обычно со вступительным словом.
Те несколько лабораторий, которые я посетил, не произвели впечатления: за время моей эмиграции там мало что изменилось. Здания обветшавшие, оборудование устаревшее – в США даже в небольших университетах такого уже не встретишь. Однако эксперименты велись интересные, и многие результаты оказались для меня неожиданными.
Конечно, я попытался найти профессора Розинга, но большинство людей, у которых я наводил справки, ничего о нём не знали. Наконец, мне удалось выяснить, что Борис Львович был арестован и сослан в Архангельскую область. Он умер незадолго до моего приезда в СССР [104] .
104
Сведения Зворыкина не совсем точны. Розинг был арестован в 1931 году по обвинению в финансовой помощи контрреволюционерам (дал денег в долг приятелю, впоследствии арестованному) и сослан в Котлас без права работы. Благодаря заступничеству советской и зарубежной научной общественности в 1932 году переведён в Архангельск, где преподавал на кафедре физики Архангельского лесотехнического института. Умер 20 апреля 1933 года от кровоизлияния в мозг.
На одну из моих лекций в Политехническом институте пришли профессора Иоффе [105] и Капица [106] . Обоих я хорошо знал: Абрам Фёдорович читал спецкурс по заряду электрона, который я посещал в бытность свою студентом Технологического института. С Петром Леонидовичем мы были знакомы давно и последний раз виделись в его лаборатории в Кембридже. Я никак не ожидал застать его в России и поинтересовался, когда он возвращается в Англию, куда я планировал заехать на обратном пути. Капица ответил уклончиво, что меня удивило. Позднее я выяснил, что ему не разрешили вернуться в Кембридж, и он вынужденно остался в СССР, получив пост директора Института физических проблем в Москве. К счастью, к тому времени я уже благополучно вернулся в США и подобная участь мне не грозила.
105
Иоффе Абрам Фёдорович (1880-1960) – российский физик, один из создателей советской физической школы, обыкновенно именуемый «отцом советской физики», пионер исследований полупроводников, академик, вице-президент АН СССР.
106
Капица Пётр Леонидович (1894-1984) – выдающийся советский физик, академик, член Президиума Академии наук СССР, лауреат Нобелевской премии по физике (1978) за фундаментальные открытия и изобретения в области физики низких температур.
Заглянул я и в свою alma mater – Технологический институт, – но не увидел ни одного знакомого лица. Атмосфера там царила совсем иная.
Несколько раз меня водили в театр на оперу и балет. Постановки были сделаны с большим вкусом, и нынешние исполнители ничуть не уступали тем, что блистали во времена моей молодости.
Навестив сестёр, я убедился, что живут они неплохо, хотя обе заметно постарели. Мой зять заведовал кафедрой в Горном институте и недавно был избран членом-корреспондентом Академии наук, что считалось очень престижно. Сейчас они с Анной ни в чём не нуждались, но было очевидно, что в прошлом на их долю выпало немало тягостей, о чём они предпочитали не вспоминать. У них подросток сын, и в целом они выглядели вполне счастливыми. Мария жила неподалёку от них. Она оставила медицинскую профессию и теперь работала иллюстратором. Вскоре после моего отъезда в 1919 году Мария вышла замуж и родила дочь. Её муж погиб во время Гражданской войны. Тогда же в Муроме скончалась и наша мать. С тех пор контакт с большинством из наших многочисленных родственников прервался.