Мемуары наполеоновского гренадера
Шрифт:
Через некоторое время я увидал вдали нечто похожее на фургон. Подойдя ближе, я увидел, что это повозка маркитантки одного из полков Молодой Гвардии. Лошади, вёзшие повозку, были мертвы и частью съедены, или разрезаны на куски. Вокруг повозки валялись семь трупов, полураздетых и до половины занесённых снегом – только один был накрыт овчинным тулупом. Я подошёл к трупу, желая его рассмотреть, и увидел, что это женщина. В том положении, в каком я находился, чувство самосохранения всегда владело мной, вот почему, забыв, что ещё совсем недавно я безуспешно пытался сделать то же самое, я взял топор и стал рубить лошадь, пытаясь отрезать хотя бы кусок. Наконец, будучи не в силах оторвать ни клочка мяса, я решил заночевать
– Мари, Мари, дай мне чего-нибудь выпить! Я умираю!
Я опешил. Через минуту тот же голос простонал: «Ах, Боже мой!»
Я влез на лошадь, перебрался на крышу повозки и спросил, что случилось. Мне с трудом отвечали: «Пить».
Я вспомнил о кусочках обледенелой крови, спрятанных мною в ягдташе, и хотел спуститься за ними, но внезапно луна скрылась за большой чёрной тучей, я оступился и упал на три трупа, лежавших рядом. Ноги мои очутились выше головы, а лицом я касался одной из мёртвых рук. За последний месяц я привык спать в подобной компании, но тут – возможно, потому, что я был один – мной овладел ужас. Мне казалось, что это кошмар. От ужаса я закричал, словно меня кто-то схватил и не отпускает. Несмотря на все мои усилия, я не мог встать. Наконец, я попытался подняться, но упёрся рукой в лицо мертвеца, а мой большой палец попал ему в рот.
В этот миг выплыла луна, и осветила эту ужасную сцену. Я вздрогнул, потерял равновесие и снова упал.
Вдруг, все изменилось. Я устыдился своей слабости, неистовство и ярость овладели мной. С руганью я встал, наступая на лица, руки, ноги – мне было абсолютно безразлично. С проклятиями, устремив взгляд в небо, точно бросая ему вызов, я поднял ружье и ударил им по повозке, может быть, даже зацепил кого-нибудь из этих несчастных.
Немного успокоившись, я решил заночевать в повозке, чтобы как-то защититься от холода. Я взял кусок обледенелой крови из своей сумки и влез в повозку, ощупью отыскивая человека, просившего пить и все ещё слабо стонавшего. Приблизившись, я увидел, что у него ампутирована левая нога.
Я спросил, какого он полка, но ответа не дождался. Тогда, найдя его голову, я положил кусочек обледенелой крови ему в рот. Тот, что лежал с ним рядом, был холоден и твёрд, как мрамор. Я попробовал вытащить его из повозки, чтобы занять его место, дождаться утра и двигаться дальше с теми, которые, по-прежнему шли позади, но безрезультатно. Видя, что другому раненому жить осталось недолго, я прикрыл его двумя шинелями покойника, и осмотрел повозку, в поисках чего-нибудь нужного. Не найдя ничего, я снова обратился к раненому, но ответа не было. Я провёл рукой по его лицу – оно уже застыло и во рту ещё торчал кусочек льда. Его жизнь и страдания закончились.
Я собрался уходить, но захотел ещё раз взглянуть на мёртвую женщину, я думал, что это Мари, маркитантка и моя землячка, которую я хорошо знал. Внимательно рассмотрев её при свете луны, я убедился, что это не она.
И вот я взял ружье под мышку, как охотник, две сумки – одну из красного сафьяна, другую из серого холста, найденную мной чуть раньше, положил себе в рот кусочек обледенелой крови и, засунув руки в карманы, пустился в путь. Было уже часов девять, снег прекратился, ветер дул уже с меньшей силой, и мороз немного ослаб. Я продолжал двигаться к лесу.
Через полчаса луна снова исчезла. Хуже этого со мной ничего не могло случиться. Я остановился на минуту и, опершись на ружье, топал ногами, чтобы не замёрзнуть, ждал, пока не вернётся свет. Но мои ожидания
Между тем, когда глаза мои привыкли к темноте, и я смог двигаться дальше, я увидел вдруг, что иду уже не по той дороге. Инстинктивно стараясь уклониться от северного ветра, я повернулся к нему спиной. В этом я убедился, не встречая больше на пути никаких обломков и следов прохождения армии.
Не знаю, сколько времени я шёл в этом направлении, когда я заметил, правда, уже слишком поздно, что вышел на самый край оврага. Я катился вниз примерно сорок пье, хотя моё падение несколько замедляли кусты. Думая, что всё кончено, я закрыл глаза и предал себя воле Божьей. Достигнув дна, я некоторое время был ошеломлён, но так как уже ничто меня больше не удивляло после всего испытанного, то я быстро пришёл в себя. Потом я решил поискать своё ружье, но передумал и оставил это дело до рассвета. Я вытащил саблю из ножен и побрёл вперёд, ощупывая путь. Рядом с местом своего приземления я обнаружил зарядный ящик и двух мёртвых лошадей. Под ногами чувствовалось тепло. Нагнувшись, я понял, что стою на месте не совсем потухшего костра. Тотчас же я лёг и засунул руки в тёплую золу. К своей великой радости, я нашёл несколько тлеющих угольков, которые можно было бы раздуть и развести костёр. Но где найти дров для поддержания огня? Я не решался отойти от него – этот огонь должен был спасти мне жизнь, а за то время, пока я искал дрова, он бы погас. Тогда я оторвал кусок от своей рубашки, свернул из него фитиль и зажёг. Потом, пошарив вокруг себя, я нашёл несколько кусочков дерева и не без труда заставил гореть. Скоро затрещало пламя, и через пару минут заполыхал большой костёр.
Я мог рассмотреть теперь все вокруг в радиусе нескольких шагов. На одном из зарядных ящиков большими буквами было написано: «Императорская Гвардия, Главный штаб». Сверху красовался орёл. Земля вокруг меня была усеяна касками, киверами, саблями, кирасами, сломанными сундуками, пустыми чемоданами, рваной одеждой, сёдлами, роскошными чепраками и множеством других вещей. Но не успел я осмотреть все, как от мысли, что я нахожусь, вероятно, неподалёку от казацкого бивуака, мной тотчас овладел страх, и я побоялся поддерживать огонь. Если б это были французы, то я бы заметил бивуачные костры. Именно это место, укрытое от ветра, должно было бы выбрано для бивуака. Словом, я не знал, что мне делать, уходить или оставаться.
Пока я предавался этим размышлениям, мой костёр значительно ослаб, но я не решался подложить в него топлива. Тем не менее, желание отогреться и отдохнуть несколько часов преодолело мой страх, я набрал столько топлива, сколько было возможно, и сложил его в кучу рядом с собой. Под себя я подложил несколько чепраков, а потом, завернувшись в свою медвежью шкуру и, прислонившись к повозке, я уселся, чтобы таким образом провести остаток ночи.
Подкладывая топлива в костёр, я нашёл немного конины – достаточно, чтобы утолить мучивший меня голод.
Мясо, хотя бы и испачканное в золе, в данной ситуации для меня было сущим кладом. Со вчерашнего дня я съел всего половину вороны, найденной на дороге, и несколько ложек каши из смеси зёрен овса и ржи, посоленной порохом. Едва моё мясо оттаяло и согрелось, я тут же принялся за еду, совершенно не обращая внимания на прилипшие к ней частички пепла. Во время этой скудной трапезы я поминутно оглядывался, чтобы убедиться, что вокруг все тихо.
С тех пор как я попал в этот овраг, положение моё несколько улучшилось. Я уже не мёрз на дороге, был защищён от ветра, грелся у костра и поел, хотя и немного. Но я так устал, что заснул, не окончив еды, но сном беспокойным, прерываемым сильными болями в пояснице – словно кто-то долго бил меня. Не знаю, сколько времени я спал, но проснулся ещё до рассвета. Зимой в России ночи длинны, летом наоборот, ночей почти совсем нет.