Мемуары

де Рец Кардинал

Через два месяца после моего посвящения в сан 16архиепископ Парижский покинул столицу, чтобы провести лето в Анже, в принадлежащем ему там аббатстве Сент-Обен, и приказал мне, хотя и с большой неохотой, взять на себя заботу о его епархии. В первый раз мне пришлось исполнить мои обязанности в женском монастыре Зачатия, который я посетил, лишь уступив настоянию Королевы, ибо зная, что в этом монастыре содержится более восьмидесяти девиц, среди которых немало хорошеньких и есть кокетливые, я не решался подвергнуть мою добродетель такому испытанию. Пришлось, однако, это сделать, и я сохранил ее в назидание ближним, ибо ни разу не увидел лица ни одной из девиц, разговаривая с ними только, когда они были скрыты покрывалом; поведение это, которого я держался в продолжение шести недель, заслужило громкую славу моему целомудрию.

В своей епархии я продолжал делать все, что ревность моего дяди позволяла мне предпринять, не навлекая

его гнева. Но так как при характере архиепископа его гневило почти все, я старался снискать похвалы не столько за то, что я делал, сколько за то, чего не делал; таким образом, я нашел способ обернуть к выгоде для себя самую ревность архиепископа Парижского, ибо теперь я мог, ничем не рискуя, выказывать благие намерения решительно во всем, между тем, будь я сам себе хозяином, благоразумие вынудило бы меня придерживаться лишь того, что исполнимо.

Долго спустя в пору одного из притворных перемирий, какие мы время от времени заключали с кардиналом Мазарини, он признался мне, что первую тревогу из-за большой власти, приобретенной мной в Париже, он почувствовал, заметив этот мой маневр, который, впрочем, в отношении его не таил ничего дурного. Другой случай также обеспокоил его по причине столь же неосновательной.

Я вознамерился подвергнуть испытанию способности всех священников моей епархии, что и в самом деле было делом чрезвычайно полезным. С этой целью образовал я три комитета, состоявшие из каноников, кюре и монахов, которые должны были разделить всех священников на три разряда; к первому из них причислены были достойные, оставляемые при исполнении своих обязанностей, ко второму — те, кто не был пригоден, но мог им стать, к третьему — кто им не был и стать не мог. Отделив друг от друга последние два разряда, их отрешали от должности и помещали в различные заведения — с первыми проводили наставительные беседы, вторых просто обучали правилам благочестия. Надо ли вам говорить, что предприятие это потребовало огромных расходов, но ко мне со всех сторон стекались значительные суммы: люди благородные щедрой рукой развязывали свои кошельки. [46]

Успех этот раздосадовал первого министра, и по его наущению Королева под каким-то пустым предлогом послала за архиепископом Парижским, а тот два дня спустя после своего возвращения, под предлогом еще более пустым, пресек исполнение моего замысла. Хотя мой друг, капеллан Куре, и уведомил меня, что удар этот нанесен мне двором, я перенес его с хладнокровием, в ту пору отнюдь не свойственным горячему моему нраву. Я не выказал никакого огорчения и с г-ном Кардиналом держался как обычно. Однако несколькими днями позже я выразился о другом предмете куда менее осторожно, нежели действовал в первом случае. На слова добрейшего г-на де Моранжи, который в келье приора картезианского монастыря заметил мне, что я трачу слишком много денег, — а это было более чем справедливо, ибо расходы мои были непомерны, — я ответил весьма необдуманно: «Я произвел подсчеты: Цезарь в моем возрасте задолжал в десять раз больше». Слова эти, во всех отношениях неосмотрительные, были одним случившимся там злосчастным педантом повторены г-ну де Сервьену 17, а тот коварно передал их Кардиналу. Кардинал посмеялся над ними и поступил весьма умно, но намотал их на ус и поступил весьма неглупо.

Ассамблею духовенства созвали в 1645 году. Я был приглашен на нее от моей епархии, и она воистину стала опасным рифом для моего и так уже пошатнувшегося положения при дворе.

На Ассамблее в Манте кардинал де Ришельё нанес жестокий урон достоинству и свободе духовенства, в ужасных обстоятельствах изгнав шесть самых почтенных прелатов 18. На Ассамблее 1645 года решено было загладить происшедшее или, лучше сказать, воздать этим лицам почести за проявленную ими твердость духа, пригласив их занять места в Собрании, хотя они и не были его депутатами. Решение это, принятое в частных беседах с общего согласия, бесхитростно и без утайки объявлено было на Ассамблее, и никому не пришло в голову, что двору это может не понравиться; случаю угодно было, чтобы обсуждение этого вопроса пришлось на тот день, когда был мой черед как представителя Парижской епархии говорить первым.

Таким образом я первый высказал предложение, о котором заранее договорились, и был всеми поддержан. Дома меня ждал казначей Королевы, который передал мне ее приказание не мешкая к ней явиться. Она возлежала на кровати в своей малой серой опочивальне и резким тоном, вообще ей свойственным, сказала мне, что никогда не предполагала, что я способен настолько забыть свой долг перед ней, чтобы поступить так, как я поступил, да еще при обстоятельствах, которые наносят оскорбление памяти покойного Короля, ее супруга. Мне не составило труда ответить так, что на мои доводы возразить было нечего, но Королева нашла выход из положения, приказав мне довести мои слова до сведения г-на Кардинала. Он, однако, внял им не более,

чем она. Он говорил со мной с видом самым высокомерным, не пожелал выслушать моих оправданий и объявил, что приказывает мне от имени Короля на другой же день взять мои [47]слова обратно в присутствии всей Ассамблеи. Надо ли вам говорить, что принудить меня к этому было бы трудно. И, однако, я не стал горячиться, я держался все так же почтительно, но, видя, что покорность моя не оказывает на него никакого действия, я решился обратиться к архиепископу Арльскому, человеку мудрому и сдержанному, и просить его присоединиться ко мне, дабы вдвоем убедить Кардинала внять нашим доводам. Мы отправились к нему, мы пытались его убедить, и оба пришли к заключению, что нет человека менее сведущего, нежели он, в делах духовенства. Не помню в точности, как разрешилось это дело, да и не думаю, чтобы вам любопытно было о том узнать, — я рассказал вам о нем столь пространно, для того лишь, чтобы заверить вас, что не я был повинен в первой ссоре, какая произошла у меня с двором: из почтения к Королеве я обходился с Кардиналом уважительно и даже выказывал долготерпение.

Нужду в долготерпении я почувствовал еще сильнее месяца три или четыре спустя при происшествии, которому вначале дало повод невежество Мазарини, но который усугубило его коварство. Епископ Вармии, один из послов, прибывших за королевой Польской 19, заблагорассудил совершить церемонию бракосочетания в соборе Богоматери. А я позволю себе напомнить вам, что епископы и архиепископы Парижские никогда не уступали права отправлять службы в своей церкви никому, кроме кардиналов королевской крови; дядя мой навлек на себя жестокую хулу всего своего капитула, допустив, чтобы королеву Английскую обвенчал кардинал де Ларошфуко 20.

Дядя отбыл во вторую свою поездку в Анжу как раз накануне праздника Святого Дионисия 21, а в самый день праздника церемониймейстер двора Сенто доставил мне прямо в собор Богоматери именное повеление приготовить собор для епископа Вармии, притом составленное в таких выражениях, какими приказывают купеческому старшине 22приготовить Ратушу для балета. Я показал бумагу декану и каноникам, которые находились при мне, сказав им, что нисколько не сомневаюсь: это ошибка, допущенная каким-нибудь письмоводителем государственного секретаря; я завтра же отправлюсь в Фонтенбло, где пребывает двор, дабы самому пролить свет на это недоразумение. Сильно взволнованные, они хотели сопровождать меня в Фонтенбло, но я этому воспротивился, пообещав, в случае надобности, послать за ними.

Я вошел к Кардиналу. Я привел ему множество резонов и примеров. Я сказал ему, что, будучи преданным его слугой, надеюсь, что он окажет мне милость изъяснить их Королеве; я сопроводил свои слова всеми доводами, какие могли склонить его к моей просьбе.

Вот тут-то я и понял, что он ищет поссорить меня с Королевой, ибо я видел ясно: доводы мои произвели на него впечатление, и он, без сомнения, уже сожалеет о приказе, который отдал, не взвесив его следствия, — и, однако, после недолгого раздумья он самым непреклонным и нелюбезным тоном стал настаивать на своем решении. Хотя я говорил от имени [48]архиепископа Парижского и всего парижского духовенства, он разбушевался так, как если бы некое частное лицо по собственной прихоти явилось поучать его во главе пятидесяти бунтовщиков. Я хотел почтительно указать ему на это различие, но он был столь мало осведомлен о наших нравах и обычаях, что превратно истолковывал даже то немногое, что ему пытались пояснить. Внезапно и неучтиво оборвав наш разговор, он отослал меня к Королеве. Я нашел ее предубежденной против меня и озлобленной, и единственное, чего мне удалось от нее добиться, — что она даст аудиенцию капитулу, без которого, как я ей объявил, я не вправе и не должен принять решение.

Я тотчас послал за капитулом. Декан прибыл на другой день в сопровождении шестнадцати депутатов. Я представил их; они изложили свое мнение, изложили весьма разумно и убедительно. Королева отослала нас к Кардиналу, который, сказать вам правду, наговорил нам одного лишь вздору, и, так как сила французских выражений оставалась для него еще смутной, он в заключение объявил мне, что накануне я говорил с ним с большой наглостью. Вам нетрудно представить, как оскорбило меня это слово. Но, поскольку я принял твердое решение быть сдержанным, я ответил ему улыбкой, а потом, повернувшись к депутатам, заметил: «Забавное словечко, господа». Улыбка моя разгневала Кардинала. «Понимаете ли вы, с кем разговариваете? — промолвил он самым высокомерным тоном. — Я вас вразумлю». Признаюсь вам, при этом я вспыхнул. Мне хорошо известно, ответил я ему, что я коадъютор Парижский и говорю с г-ном кардиналом Мазарини, но он, как видно, воображает себя кардиналом Лотарингским, который обращается к своему викарию из Меца 23. Сравнение это, сорвавшееся у меня с языка в пылу гнева, развеселило присутствующих, которые были весьма многочисленны.