Мемуары
Шрифт:
Месьё был сражен этой вестью. Заметив это и вспомнив судьбу маршала де Клермона, которого убили в объятиях дофина 469, а тот уж наверное испуган был не более, чем Месьё, я принял решение самое верное, хотя с виду и самое рискованное, ибо не сомневался — если Месьё хоть чем-нибудь обнаружит свой страх, я буду немедленно убит; я же нисколько`не Ѕомнбвался, что ?з о?асе?ия йе узодиІь т?м, кто кричмт п?отив Ма?арийи (их р?потд МеЁьё трепбтал$до хмеш?огоm, п?и е?о хдракцереl ск?онном вЅего`бояться, МеЁьё обна?ужиц свкй сІрахdс т?койdоткЄове?носЂью,$какой д?стайет, и сdлихжою, чтоеы я`пог?б. џоэт?му ы ск?залdЕго`Корклевскомч ВыЅочествуl чтобы ?н предоЅтавил мне д?йствоваЂь, м я хкоро по?ажуdемуl с ?аким пр?зрением`долвно ?тноЅитьЁя к`сброду, куппенн?му ?а д?ньги. О? пр?дложил ине охрану сжоих гва?дейцев,`но ?о ткну ?го ?иднк было, что ы вехьма$обяву его, ?ткл?нив`пре?лож?ние. Я хпустилсы внмз, Ёотя`марЈал ?'Эт?мп ?рос?лся`пер?до ?ной на ?олени, утобЋ ме?я у?ержать;dтак вот$я спуст?лсяdвни?, вместб с де Ш?торено и д'Дкви?ем,`единств?нны?и моими$про?ожатыми( и,$подойдяdпря?о к$бунтовщикамl спроси?, кто у$них$глажарьj Один иг не?одя?в в шля?е с потЄепа?ным$ [46}]желты? пером аерзоо оцвет?л: «Я».`Повбрнужшисш в сторкну члицЋ Туфнонl я ?риказал> «Сцражд, вгдернуть`этозо прохв?ста на решеІке ?ороЂ!» Отвесив мне ?изк?й п?клон, о? ст?л у?еряЂь, уто ?овс? не думал оказать мне непочтение, — он просто пришел сюда со своими товарищами сообщить мне, что ходят слухи, будто я хочу отвезти Месьё ко двору, чтобы устроить
Эта г-жа де Ла Вернь в глубине души была женщина порядочная, но притом в высшей степени корыстная и до крайности падкая на любую интригу. Та, в какой я просил ее в тот день мне содействовать, была из тех, что могли привести в негодование особу добродетельную. Но я уснастил свою речь столькими заверениями в чистоте и благородстве своих помыслов, что просьба моя не была отвергнута; однако приняли ее лишь после моих торжественных клятв, что я стану домогаться только такой услуги, на какую можно согласиться со спокойной совестью, — то есть помочь мне снискать добрую, чистую, святую и безгрешную дружбу. Я пообещал все, чего от меня требовали. Моим обещаниям поверили и даже порадовались случаю положить таким образом предел моим сношениям с г-жой де Поммерё, какие полагали отнюдь не столь невинными. Зато сношения, завязать которые я просил мне содействовать, должны были оставаться совершенно духовными и бесплотными, ибо речь шла о мадемуазель де Ла Луп, которую вы впоследствии знали под именем г-жи д'Олонн. За несколько дней до этого она весьма приглянулась мне в небольшом кругу тех, кого принимала в своем кабинете Мадам; мадемуазель де Ла Луп была мила, хороша собой и держалась с изяществом и скромностью. Жила она по соседству с г-жой де Ла Вернь и была задушевной подругой ее дочери; они даже пробили дверь, позволявшую видеться, не выходя из комнат на улицу. Дружба ко мне шевалье де Севинье, дом которого был для меня всегда открыт, и ловкость его жены, мне известная, весьма подогревали мои надежды. Они, однако, оказались тщетными, ибо, хотя мне не выцарапали глаз и не обрекли на удушье, запретив вздыхать, и хотя по некоторым приемам я заметил, что девица была отнюдь не прочь видеть у своих ног пурпур во всеоружии и во всем его блеске, она по-прежнему держалась непреклонно или, лучше сказать, держалась скромницей, а это связало мне язык, впрочем довольно игривый, и должно весьма удивить тех, кто не знал мадемуазель де Ла Луп и слышал лишь о г-же д'Олонн 471. Как видите, это маленькое приключение не делает чести моим любовным победам. Теперь перейду ненадолго к делам Гиени.
Поскольку я дал себе зарок описывать обстоятельно только то, чему сам был свидетелем, событий, произошедших в этой провинции, я коснусь [470]лишь в двух словах и лишь настолько, сколько необходимо, чтобы вы поняли все, относящееся к Парижу. Притом я даже не могу обещать вам, что буду точен в том немногом, что вам о них сообщу, ибо опираюсь на чужие воспоминания, которые сами могут быть неточными. Я тщился разузнать у принца де Конде подробности его военных подвигов, из которых самые незначительные — величественней, нежели самые громкие дела других, и с несказанной радостью украсил бы ими свой труд. Он обещался дать мне сжатое их изложение, и, наверное, сделал бы это, ежели бы готовность творить чудеса и дар творить их с легкостью не уживались в нем со столь же беспримерною нелюбовью и неохотою о них говорить.
Я уже упоминал, что королевской армией в Гиени командовал граф д'Аркур и что других таких испытанных в деле солдат не было во всей Европе. Армия принца де Конде состояла из одних новобранцев, не считая тех войск, что привел из Каталонии граф де Марсен, но они были слишком малочисленны, чтобы противостоять войскам Короля. Принц де Конде, видя это, поддерживал успех одной своей доблестью. Вы уже знаете, что он овладел Сентом. Он оставил там командовать принца Тарентского. А сам вернулся в Гиень и стал лагерем возле Бура. Граф д'Аркур явился туда за ним следом и выслал отряд шевалье д'Обтера разведать расположение противника. Полк Бальтазара потеснил отряд шевалье д'Обтера, и это дало время Принцу утвердиться на холме, притом построив свои войска так, что малое их число показалось врагам громадою, и граф д'Аркур не решился их атаковать. После этого деяния, достойного великого полководца, Принц отошел к Либурну. Оставив там часть пехоты, он двинулся в Бержерак, крепость, прославленную религиозными войнами, и приказал укрепить там оборонительные сооружения. Маркиз де Сен-Люк, наместник Короля в Гиени, решив захватить врасплох принца де Конти, расположившегося со своими новобранцами в Кодекосте возле Ажена, двинулся туда с двумя тысячами пехотинцев и семьюстами конников из отборных войск Короля. Но сам был застигнут врасплох принцем де Конде, которому стало известно о намерении Сен-Люка и который оказался в середине его лагеря, прежде чем тот хотя бы услышал о выступлении Принца. Сен-Люк, однако, не растерялся и занял высоту, к которой подступиться можно было только через узкий проход. Почти весь день прошел в перестрелке; принц де Конде ждал, чтобы подвезли три пушки, за которыми он послал в Ажен. Он имел в них крайнюю нужду, ибо располагал, считая войска принца де Конти, всего-навсего пятьюстами пехотинцев и двумя тысячами конных, да притом сплошь новобранцами. Слабость обыкновенно не придает смелости; с принцем де Конде она совершила небывалое: она пробудила в нем тщеславие — полагаю то был единственный в жизни случай, когда он ему поддался. Он подумал о том, что ужас, внушаемый врагам его особой, может их поколебать. Он возвратил им несколько пленных, которые сообщили, что Принц находится в лагере. А сам тем временем ударил на врагов. Они сразу дрогнули; можно сказать, что Принц опрокинул их не столько силой [471]своего оружия, сколько громом своего имени. Большая часть пехоты отступила в Мираду, где подверглась незамедлительной осаде. Полки Шампанский и Лотарингский, которые принц де Конде во что бы то ни стало хотел принудить сдаться без всяких условий, с неописанной храбростью защищали эту жалкую крепость и дали графу д'Аркуру время подоспеть ей на помощь. Принц отправил свою артиллерию и обоз в Ажен, разместил в небольших укрепленных городах гарнизоны, которым надлежало беспокоить неприятеля, а сам отправился в Ажен, взяв с собой господ де Ларошфуко, де Марсена и де Монтеспана, чтобы следить за действиями графа д'Аркура; тот, со своей стороны, оставив часть своих войск осаждать, кажется, Стаффор и Лаплюм, другую часть под командованием де Лильбонна, шевалье де Креки и Дю Кудре-Монпансье послал атаковать укрепления, которые начали возводить в одном из предместий Ажена. Войска храбро пошли в атаку на глазах у принца де Конде, но были отброшены с сокрушительной силой; потерпев это поражение, граф д'Аркур утешился взятием двух или трех укрепленных городков, о которых я упомянул выше.
Принц де Конде, решивший возвратиться в Париж по причинам, о которых я скажу вам далее, назначил командовать в Гиени принца де Конти, а старшим по нем оставил г-на де Марсена. Его Высочество почел, однако, необходимым перед отъездом окончательно утвердить за собой Ажен, который хотя и поддерживал его, но, не имея гарнизона, мог в любую минуту переметнуться к врагам. Принц склонил на свою сторону муниципальных советников, которые разрешили ввести в город полк принца де Конти. Народ, не согласный со своими советниками, взбунтовался и
Господа де Роган, де Шавиньи и де Гокур с каждым нарочным убеждали его не отдаваться всецело делам провинций и не забывать о делах первого города государства, которые во всех отношениях были делами первейшей важности. Герцог де Роган выразился так в одном из писем, которое попалось мне в руки. Эти господа были уверены, что мое влияние над Месьё путает все их планы, в действительности же, не желая служить интересам принца де Конде, Месьё всякий раз ссылался на то, что должность, занимаемая мной в Париже, вынуждает его мне угождать. Иногда в разговоре со мной он признавался, что пользуется этим предлогом; случалось даже, неотступно докучая мне просьбами, он склонял меня вести себя так, чтобы подтвердить подозрения, какие он старался им внушить. Я не раз предупреждал его, что своими стараниями он вынудит принца де Конде явиться в Париж, а этого он боялся более всего на свете. Но поскольку настоящее всегда заботит людей малодушных куда более, нежели будущее, пусть даже самое близкое, Месьё закрывал глаза на то, что [472]Принц может вскоре оказаться в Париже, и тешил себя тем, что покамест обращает против меня ропот и жалобы, с которыми каждую минуту приступают к нему советчики Принца. Однако советчики эти, нисколько не удовлетворенные жалкими отговорками Месьё, наскучив ими, стали настоятельно убеждать Принца немедля явиться в Париж, и настояния их были решительно поддержаны известиями от герцога Немурского, которые Принц получил в это время и о которых должно рассказать подробнее.
В эту пору герцог Немурский вошел в пределы королевства, не встретив никакого сопротивления, ибо королевские войска были разделены; и хотя справа и слева у него были войска г-на д'Эльбёфа и господ д'Омона, Дигби и де Вобекура, герцог Немурский достиг Манта и там перешел Сену по мосту, который сдал ему герцог де Сюлли, недовольный тем, что двор отнял печать у его тестя-канцлера. Герцог Немурский стал лагерем в Удане и явился в Париж вместе с г-ном де Таванном, который сохранил под своим началом некоторую часть войск принца де Конде, и Кленшаном, командовавшим иностранными полками.
Такова была первая ошибка, совершенная этой армией, ибо, если бы она шла, не останавливаясь, и г-н де Бофор присоединился бы к ней с войсками Месьё, как он сделал позднее, герцог Немурский без труда перешел бы Луару и стал бы грозной преградой на пути Короля. Но все содействовало промедлению: колебания Месьё, который никогда не мог начать действовать, даже если все было уже решено; любовь г-на де Бофора к г-же де Монбазон, удерживавшая его в Париже; ребячество герцога Немурского, которому очень хотелось покрасоваться в роли командующего перед г-жой де Шатийон, и нелепая политика Шавиньи, который надеялся приобрести большую власть над Месьё, ослепив его зрелищем множества разноцветных перевязей — так он сам выразился в разговоре с Круасси, а тот неосторожно повторил эти слова мне, хотя был приверженцем принца де Конде куда более, нежели моим. Я не утаил их от Месьё, которого они весьма задели. Я воспользовался случаем и просил Его Королевское Высочество позволить мне в его присутствии убедить этих господ, что не в их власти ослепить глаза, даже куда менее зоркие во всех отношениях, нежели глаза Месьё. Он пожелал узнать подробности моего плана, когда доложили о том, что в его покоях ждут герцоги Бофор и Немурский. Я последовал за Месьё, хотя обыкновенно избегал этого, поскольку не получил еще своей шапки; завязался общий разговор, ибо в комнатах Месьё было многолюдно до тесноты, и едва Месьё накрыл свою голову, я накрыл свою. Он отметил это, вспомнив слова, только что мною сказанные, а также то, что прежде я всегда отказывался так поступать, несмотря на его приказания. Весьма довольный, он с умыслом битый час поддерживал беседу с гостями, после чего отвел меня в сторону и вышел со мной в галерею. Судите сами, в каком страшном гневе он был — ведь в его покоях томились более пятидесяти красных перевязей, не говоря уже о светло-желтых. Он продолжал гневаться весь вечер; на другой день он рассказал [473]мне, как его секретарь Гула, близкий друг Шавиньи, явившись к нему, озабоченно сокрушался о том, что иностранные офицеры весьма обижены его столь длительной со мной беседой, но Месьё резко его осадил. «Катитесь к черту со своими иностранными офицерами, — объявил он. — Будь они такими же добрыми фрондерами, как кардинал де Рец, они давно были бы там, где им положено быть, а не пьянствовали бы в парижских кабаках». Они и в самом деле наконец уехали из Парижа более моими стараниями, нежели стараниями Шавиньи, который оставался в убеждении, что я всеми силами их удерживаю, ибо Месьё попытался вскоре исправить то, что вырвалось у него в гневе: ему было выгодно (так он, по крайней мере, воображал), оправдываясь в том, что он делает, и в особенности в том, чего не делает, ссылаться на меня. Вы узнаете, в каком направлении двинулись войска, после того как я расскажу вам, что произошло в эту пору в Орлеане.
Этот важный город всегда был привержен герцогу Орлеанскому, ибо входил в удельные его владения, и к тому же Месьё в свое время подолгу там живал. Вдобавок губернатор Орлеана, маркиз де Сурди, принадлежал к сторонникам Месьё. В довершение всего Месьё послал туда графа де Фиеска, чтобы помешать проискам судьи-докладчика Ле Гра, пытавшегося убедить жителей открыть ворота города Королю, которому это и впрямь сыграло бы на руку. Герцоги де Бофор и Немурский, в особенности понимавшие значение этой опасности, ибо они двинули свои войска в сторону Орлеана, написали Месьё, что в городе составился могущественный заговор в пользу сторонников двора, и присутствие его в Орлеане совершенно необходимо. Но вы понимаете сами, что оно еще нужнее было в Париже. Месьё не колебался ни минуты — общее мнение на сей счет было совершенно единодушно. Мадемуазель предложила самой отправиться туда; Месьё согласился на это с большой неохотой, как из соображений приличия, так и потому, что не полагался на ее благоразумие. Помню, он сказал мне в тот день, когда дочь пришла с ним проститься: «Эту выходку следовало бы поднять на смех, не полагайся я на здравый смысл графинь де Фиеск и де Фронтенак» 472. Обе эти дамы и в самом деле последовали за Мадемуазель, так же как герцог де Роган и советники Парламента господа де Круасси и де Бермон. Патрю не без развязности заметил, что если стены Иерихона пали от звуков труб 473, стены Орлеана отверзнутся на звуки скрипок. Герцог де Роган слыл неистовым любителем танцев. Однако вся эта нелепая затея увенчалась успехом благодаря бесстрашию Мадемуазель, и в самом деле замечательному, ибо, хотя Король со своими войсками находился в двух шагах от города и г-н Моле, Первый президент и хранитель печати, явился к воротам Орлеана, требуя именем Короля, чтобы его впустили, Мадемуазель переправилась на другой берег в утлой лодчонке, убедила лодочников, которых всегда множество в порту, отворить ей потайной вход, много лет замурованный, и под приветственные клики сбежавшегося народа прошествовала прямо в Ратушу, где как раз [474]собрались отцы города, чтобы обсудить, принять ли им хранителя печати. Как вы догадываетесь, присутствие ее решило дело 474.
Герцоги де Бофор и Немурский тотчас явились следом за Мадемуазель и совместно с нею решили овладеть Жержо или Жьеном, городками хотя и небольшими, но имеющими мосты через Луару. Г-н де Бофор решительно атаковал мост Жержо, но еще лучше оборонял его г-н де Тюренн, принявший начальствование над войсками Короля, которое он, однако, делил с маршалом д'Окенкуром; пришлось армии Месьё отступить, потеряв в бою отважного барона де Сиро, бывшего ее командиром. Барон хвалился и, думаю, не лгал, что ему случилось обменяться выстрелами с великим Густавом, королем шведским, и доблестным Кристианом, королем датским.