Мемуары
Шрифт:
Таким образом, из этого следовало, что возбудил зрение Государя прртив Великой Княгини граф Ростопчин. Но что могло его к этому побудить? Между ними никогда не было вражды, и князь Чарторижский до сего времени не мог пожаловаться на него. Он пошл так не иначе как по наущению моего мужа, кото-давно уже питал неприязненное чувство к Чарто-кскому, а также мог желать отомстить Великому Князю. Вспомнили все, что мы сделали, чтобы помешать Великого Князя с Чарторижским. Никогда я не скрывала своих чувств относительно последнего. При всяком случае я доказывала ему, что предпочитаю свои убеждения милости двора; но предполагали, что другие мотивы руководили нами, и решили, что мой муж и я принесли в жертву репутацию Великой Княгини желанию удовлетворить чувство личной вражды и иаслаждению мести.
Меня
Это первое разочарование жизни распространялось на предметы, слишком соприкасающиеся и близкие сердцу Великой Княгини, чтобы не причинить ей сильного горя. Она думала, что ей повредила самым чувствительным образом особа, которую она нежно любила и привязанность которой она считала неизменной. Ее репутации угрожали. Поступок с нею Государя обвинял ее публично. Ничто не могло защитить ее, и всему этому причиною она считала меня. Ее сердце было изранено. Но скоро все-таки негодование придало ей силы; решение не показывать вида тем, кто огорчил ее (кто бы это ни был), что они достигли своей цели, возвратило ей самообладание в свете. В глубине своей души она старалась удалить мысль о моем муже и обо мне. С тех пор она стала смотреть на нас как на открытых врагов.
За несколько дней перед отъездом двора из Павловска в Гатчину Государыня пожелала устроить праздник для Государя по случаю предстоящих свадеб Великих Княжон Александры и Елены, уезжавших из Павловска в последний раз. Государыня выразила Великой Княгине Елизавете пожелание, чтобы она приняла участие в прощальной кантате, которую Великие Княжны должны были спеть перед Государем. Великая Княгиня Елизавета была оскорблена подобным предложением при создавшемся положении, попросила у Государыни объяснения по этому поводу и почтительно» сказал а ей, что она не находит возможным обращаться к Государю со словами нежности и лести в то самое время, когда он так чувствительно огорчил Великого Князя, набросил тень на ее репутацию как поступками, так и словами, обращаясь с ней с оскорбительной небрежностью. Государыня разыграла удивление, когда Великая Княгиня стала говорить ей о вреде, нанесенном ее репутации, и уверяла ее, что она не слыхала ничего подобного. Но все-таки она не могла ничего возразить, когда Великая Княгиня очень твердо заявила ей, что она не возьмет на себя никакой роли в подготовляемом празднике.
В то время как двор дожидался в Гатчине приезда эрцгерцога Иосифа ко времени, назначенному для 'свадьбы Великой Княжны Александры, а также и Елены, Великая Княгиня Елизавета получила уведомление от Великой Княгини Анны об ее скором приезде, без всякого объяснения. Накануне свадьбы Великой Княжны Елены Государь сам привел Великую Княгиню Анну в ее апартаменты, смежные с апартаментами Великой Княгини Елизаветы. Они в присутствии Государя выразили живую радость от того, что им пришлось увидеться, и в эту минуту Государь, казалось, забыл свою строгость по отношению к Великой Княгине Елизавете, сказав ей несколько слов.
— Вот и она, — сказал Государь, подводя к ней Великую Княгиню Анну. — Все-таки она вернулась к нам и с довольно хорошим видом.
Но на следующий день он опять возобновил по отношению к Великой Княгине Елизавете свое упорное молчание, продолжавшееся еще шесть недель.
Как только они остались одни, Великая Княгиня Елизавета выразила удивление по поводу неожиданного приезда Великой Княгини Анны и спросила ее, что же сталось с проектом, на котором они остановились перед ее отъездом. Она узнала от Великой Княгини Анны, что Государь, должно быть, осведомился об их проекте, потому что раньше, чемона могла приступить к его исполнению, Ростопчин обратился к Тутолмину, сопровождавшему ее, с письмами в самом угрожающем тоне, на случай, если бы Великая
Свадьба Великой Княжны Елены с наследным принцем Мекленбург-Шверинским была отпразднована 8 октября, а свадьба Великой Княжны Александры с эрцгерцогом Иосифом — через восемь или десять дней. Государь пожелал, чтобы церемония представления и празднества, последовавшие за ними, были отпразднованы со всем приличествующим великолепием и пышностью; но дворец в Гатчине не годился для того, он был слишком мал, чтобы вместить приехавших из Петербурга, и лица, которые по своему положению или чину обязаны были присутствовать на церемониях, с трудом нашли себе помещение в очень маленьком городке Гатчине.
Небольшое помещение дворца, где происходили приемы и поздравления, почти неприличные помещения первых особ двора и петербургского общества, грязь и туманное осеннее небо придавали этому торжеству печальный вид для всех оказавшихся в положении жертв и казались забавными для действующих лиц и зрителей, которым удалось лучше устроиться.
В положение жертв попытались поставить наследника трона и его супругу, если вспомнить, что для исполнения приказа Государя, желавшего, чтобы Великий Князь Александр дал у себя бал, пришлось занять помещение и маленькой Великой Княжны, не нашедшей себе другого убежища, кроме спальни своей матери.
Празднества продолжались до ноября месяца. Они беспрерывно возобновлялись и усилились по случаю известий из армии. Суворов получил титул Итальянского; Великий Князь Константин за то, был свидетелем побед Суворова, получил титул царевича, принадлежавший до сего времени исключительно наследнику престола. Государь объявил, что он проведет всю зиму в Гатчине. Все чувствовали, что невозможно привести в исполнение это решение время суровой погоды зимы в таком малоприспособленном месте для размещения многочисленного двора, но он не привык выслушивать возражения. Все молчали, и он думал, что препятствия устранены.
Великая Княжна Александра, став эрцгерцогиней, уехала в конце ноября. Государь расстался с ней с чрезвычайным волнением. Прощание было очень трогательным. Он постоянно повторял, что не увидит ее больше, что ее приносят в жертву, и объяснял некоторые эти мысли тем, что недовольный, вполне справедливо, поведением Австрии относительно него, он думал, что отдает свою дочь в руки врагов. Потом вспоминали это прощание и считали его предчувствием.
Я вела уединенную жизнь в ту зиму. Мое небольшое общество состояло из почтенного и уважаемого старика, датского посланника, барона Блома, его племянника и племянницы, из моих друзей, командора Мезона, человека очень хорошего общества, из превосходго кавалера д'Огарде, из князя Барятинского, брата графини Толстой, и графа Ростопчина, приходившего каждый день и державшего нас в курсе текущих событий. Я старалась разоряться, насколько это было возможно для меня. Посещения лорда Уайтворта нарушали это однообразие, к которому я всегда стремилась.
В это время графиня Шувалова, которой Императрицей Екатериной было поручено привезти Великую Княгиню Елизавету и которая с тех пор постоянно находилась при ней в должности обер-гофмейстерины, была удалена от двора. На ее место была назначена г-жа Пален5). Эту перемену можно было только объяснить намерением.удалить от Их Императорских Высочеств всех лиц, к которым они были привязаны по привычке или из чувства. Великий Князь Александр и его супруга никогда не выказывали ни доверия, ни дружбы по отношению графини Шуваловой, но она была заменена особой совершенно им чуждой и про которую вдобавок думали, что ей поручено следить и передавать, что происходит в их домашней жизни; наконец, она внушала недоверие уже потому, что была женою военного губернатора, пользовавшегося полным расположением Государя.