Мемуары
Шрифт:
Эта новость распространила непередаваемую радость в гостиной моего мужа. У нас было много народа, и каждый после первой минуты счастливого изумления думал о той радости, которую испытает г-жа де Тарант. Я не могу передать, что происходило во мне. Я села у окна, чтобы видеть, как подъедет г-жа де Тарант; сердце так сильно билось у меня, что я почти задыхалась. Муж послал старшую дочь в помещение нашего друга, подождать там г-жу де Тарант и осторожно приготовить ее к этому счастливому известию.
Когда ее карета остановилась у ворот, она увидела на подъезде нашего управляющего:
— Это какая-нибудь очень счастливая новость...
Она смолкла, не будучи в силах больше говорить. Дочь провела ее в гостиную мужа; я бросилась к ней на шею, муж тоже, и все, кто был в комнате, с волнением окружили ее. Она вся дрожала и ослабела. Мы посадили ее, она едва переводила дыхание. С этого дня она была всегда бледной, ее благородное лицо приняло выражение меланхолической радости. Я не могла расстаться с ней ни на минуту. Ужасные предчувствия наполняли мое сердце. Я была в неопределенном волнении.
Мы любили друг друга более, чем когда-либо, и более, чем когда-либо мы чувствовали потребность жить друг для друга. Преданное сердце г-жи де Тарант с благородством и мужеством вынесло ужасные несчастья, но не могло вынести радости. Все ее физические силы упали под влиянием движения души, слишком нового для нее.
Немного спустя, мы получили известия от французских друзей. Король и герцогиня Ангулемская желали, чтобы г-жа де Тарант приехала в Париж. Г-жа де Тарант, дорожившая своими обязанностями больше жизни, собиралась отправиться осенью, желая перед отъездом видеть Императора и поблагодарить его за гостеприимство. Однажды утром, когда мы были в моей уборной комнате, где мы завтракали обыкновенно, она сказала мне, выйдя из глубокой задумчивости:
— Счастье создано не для меня. Бог исполнил желание сердца моего: король взошел на трон своих предков; я должна покинуть верное для неверного; покинуть вас и ваш гостеприимный дом, где благодаря вам я наслаждалась жизнью спокойной и чистой, — для меня равносильно смерти. У себя на родине у меня будут тысячи поводов к беспокойству. Не все так бескорыстны в своих чувствах к монарху, как я. Мне придется бороться с тысячами препятствий и исполнять тяжелые обязанности.
Я молча смотрела на нее; каждое ее слово, как меч, вонзалось в мое сердце; глаза были у меня полны слез, и я боялась взглядом встретиться с ней.
В это время она получила очень ласковое письмо от Императрицы Елизаветы относительно перемен, происшедших во Франции. Я также получила от нее письмо из Брухзаля.
Мы заранее плакали, мои дети и я, от предстоящей разлуки с г-жой де Тарант. Эта мысль отравляла ее жизнь и мою, и мы искали подкрепления другу друга. Императрица-мать, которая всегда искренно принимала участие в интересах короля, написала г-же де Тарант записку, полную внимания, приглашая ее приехать на следующее утро. Она отправилась туда. Императрица приняла ее особенно милостиво и пригласила ее к обеду.
Появление г-жи де Тарант при дворе произвело
Она была принята в свете с уважением и вниманием, внушаемым ее добродетелями; она вернулась домой взволнованная и признательная; через несколько дней она опять отправилась ко двору, а третий раз мы были вместе. Я наслаждалась в глубине души почтением, которое ей оказывали, но бледность ее лица продолжала меня беспокоить. За обедом она не спускала с меня глаз и посылала то, что ей казалось луч-. шим.
Вдруг она заболела глазами, что ее удержало на некоторое время дома. В день Вознесения, седьмого мая, она была в церкви, но почувствовала себя так плохо, что, возвратясь домой, легла в постель; Я была поражена ее плохим видом, но она разуверила меня, говоря, что это пустяки и пройдет. Она, как всегда, вышла к обеду и села за стол, но не могла ничего есть;
Я делала вид, что не замечаю этого, потому что видела, что она желала скрыть это от меня, брала себе разные кушанья и потом осторожно отставляла тарелку. После ужина она пришла ко мне в уборную со старшей дочерью; я заплела ей косы, как всегда, и собиралась ложиться в постель. Уходя, она поцеловала меня. У нее был очень нездоровый вид. Потом она сказала моей старшей дочери, что она почувствовала себя очень плохо сегодня за обедней, и прибавила, что день и место навели ее на мысль, что это было предупреждение.
В продолжение некоторого времени она продолжала бывать вместе с нами в помещении моего мужа. Семнадцатого, в Троицын день, она почувствовала себя хуже; но вместо того чтобы лечь в постель, она пожелала отправиться на обед ко двору, чтобы отвезти Use на прогулку в саду. Она кашляла по временам и чувствовала себя плохо, но с такою силою боролась с болезнью, что, несмотря на нашу тревогу, по временам ей удавалось успокоить нас.
Ее бледность и слабость заметно увеличивались; мое сердце тосковало; я не смела думать о будущем и смертельно страдала. Как только она входила к мужу, она опускалась в большое кресло, не имея сил больше двигаться.
Двадцать седьмого мая, когда она сидел, а посреди нас, холодный пот выступил у нее на лбу; она оперлась головою на руки, почти не имея сил больше сдерживаться. В комнате из посторонних была г-жа Томра, очень преданная ей, и м-ль де Бюисси, превосходная особа, из свиты герцогини Виртембергской. Я умоляла г-жу де Тарант лечь в постель; она согласилась на это, не будучи в состоянии сидеть. Послали за доктором, который на следующий же день убедился, насколько велика опасность. Мы больше не отходили от нее.
Так как все почти были уверены, что у нее местная болезнь — она часто страдала покалыванием в боку, — то решили поставить ей на это место мушку. Когда же проявились другие симптомы болезни, то другую поставили между плеч. Дрожащими руками меняла я препараты; мне крайне нездоровилось, но я никогда не позволила бы, чтобы другая рука, кроме моей, коснулась ее. Я сама умывала ее, натирала ей бок мазью с меркурием. Ее нежный взор, устремленный на меня, проникал до глубины моей души.