Мемуары
Шрифт:
Однажды я, оказавшись одна, заблудилась и заметалась на местности — не у кого было спросить совета. Вдруг на горизонте появились два масая с копьями и щитами. Я подъехала к ним и, забывшись, спросила дорогу по-английски. Ответ поразил меня безукоризненностью знания этого языка. Я ошеломленно спросила:
— Каким образом вы научились так хорошо говорить по-английски?
— Я выучил его в школе.
— В какой школе?
— В Найроби, затем в Лондоне.
— Что вы делали в Лондоне?
— Готовил диссертацию. Я учитель.
Нет слов! Масаи выглядел сошедшим со страниц иллюстрированной книги по этнологии.
— Почему же вы все еще здесь?
Тут он, улыбаясь, произнес:
—
Не все масаи могут сохранять традиции и одновременно брать кое-что от современности. К концу моего трехмесячного фотосафари по областям масаев в Кении и Танганьике, я побывала на редком празднике, на церемонии, устраиваемой один раз в пять-шесть лет. Тогда юношей, посвящаемых в «морани», стригли, а более старшим, у которых срок пребывания в качестве «морани» закончился, отрезали косы. Это своеобразный праздник любви. Три дня девушки-масаи и «морани» танцевали — не под музыку, а под ритмические песнопения. Было выпито много медового пива, праздник обычно завершался сексуальными оргиями. Незадолго до окончания церемонии мы покинули место ее проведения. То, что я увидела и сфотографировала, совершенно необычно. Пленку использовала до последнего кадра. Переполненные всем пережитым, мы с Эрнстом фон Изенбургом вернулись в Найроби. Там я покинула своего симпатичного попутчика.
До отлета я провела несколько дней в Малинди [489] у Индийского океана. Великолепный пляж был безлюден, я оказалась единственным гостем в отеле «Лоуфордс». Чудесная бухта с большими постоянными волнами независимо от ветра в изумрудных красках принадлежала только мне одной. Я бросалась в эти волны счастливая, что совершила поездку по Африке. Тяжелые воспоминания покинули меня. Это было похоже на рождение заново.
На моей маленькой пишущей машинке я записывала свои переживания — из моего подробного дневника и появились на свет эти мемуары. Я также писала отчеты о сюжетах всех моих фоторабот. Отснятые там 210 пленок — моя первая работа фотографа.
489
Малинди — портовый город на юге Кении, на побережье Индийского океана.
Снова в Германии
Восьмого августа 1963 года я стояла в Мюнхене перед дверью своей квартиры на Тенгштрассе. Сердце стучало. Десять месяцев тому назад я здесь прощалась. Открыла дверь мама. Увидев меня, она вскрикнула. Это был крик не радости, а ужаса.
— Моя девочка, как ты выглядишь? — Слезы побежали у нее из глаз.
— Я же совсем здорова, дорогая мамочка, я ни разу не болела.
— Бедная Лени, я тебя не узнаю.
— У меня просто волосы выгорели на солнце, но это же не так плохо, они отрастут и восстановятся.
Мать все мучили сомнения:
— Боже мой, как ты похудела, на тебе лица нет, у тебя болезненный вид.
Я этого не чувствовала. Принимая во внимание реакцию матери и свое правдивое отражение в зеркале, пришлось во всяком случае констатировать, что экспедиция повлияла на мою внешность не лучшим образом. Потом выяснилось, что откормить меня совсем не просто. Я могла есть что угодно, но не поправлялась. Организм так привык к обезжиренному скудному питанию, что больше не усваивал белок. И лишь после долгих месяцев специального лечения мой прежний вес постепенно восстановился.
Реакция матери не самое худшее, что меня ожидало. Вспоминая о том, что стало со мной, когда пришлось узнать, что мои посылки с отснятыми пленками не поступили на почту, до сих пор ощущаю мороз по коже…
Все дело было в Улли. Молодой
— Где пленки?
Мать сделала озабоченное лицо:
— Боюсь, ты разозлишься на Улли.
— То есть? — спросила я испуганно.
— Он такой странный и на мои вопросы всегда отвечает уклончиво…
— Он передал тебе присланное мной? — спросила я, запинаясь.
— Только часть, — сказала мама, — первую посылку, но ни второй, ни третьей не было.
Мне стало нехорошо.
Мама сказала, колеблясь:
— Сразу после твоего отъезда он получил где-то место фотографа, долгое время мне не удавалось его разыскать.
Боже мой, подумалось мне, возможно, он продал мои снимки фотоагентству. Я должна была срочно разыскать своего знакомого.
Улли объявился неожиданно. Своим сообщением он меня ошеломил. Якобы полученные им от меня пленки оказались пустыми, чистыми как стекло. Прозвучала лаконичная фраза:
— Это могло случиться только из-за африканской цензуры, материал могли засветить на таможне. Я не хотел вам об этом ничего сообщать, чтобы липший раз не расстраивать.
В тот миг я почувствовала неописуемую боль. Меня будто парализовало. Это было непостижимо. Я сняла более 200 пленок, и только первая посылка, которую получила мать, была спасена, только 90 пленок. От потрясения я не могла ни есть, ни спать. Чтобы наконец установить истинное положение вещей, пришлось передать испорченные пленки в уголовную полицию.
Эксперты исследовали материал в специальном техническом отделе в Висбадене. И дело быстро выяснилось. Оказывается, Улли проявил пленки первой посылки и затем благополучно передал их моей матери. Содержимое второй и третьей посылок со снимками из Южного Судана, сделанными во время поездок по провинции Верхний Нил и к масаям, Улли, перед тем как отдать проявлять, вытащил из капсул. На негативы попал свет, и они моментально пришли в негодность. Как рассказывали очевидцы, за день до моего возвращения, он демонстративно передал пленки на проявку. К удивлению сотрудников лабораторий, все кадры оказались испорченными. Полиция обыскала квартиру Улли и нашла в ящике четырезабытые, еще не проявленные пленки. После проявления все снимки вышли безукоризненными и стало ясно, что произошло. Это были единственные кадры, на которых у меня теперь есть динка, ануак и мурле. Тут я вспомнила случай, который еще в самом начале должен был меня насторожить. Незадолго до моего вылета в Африку мне позвонили из полиции и спросили:
— Работает ли у вас некто Улли E.?
— Только иногда помогает.
— Дарили ли вы ему цветные пленки «Кодака»?
— Да, — сказала я, удивленная этим вопросом.
— Так, тогда понятно. — Полицейский намеревался закончить разговор, но спросил еще: — Сколько пленок подарили?
— Десять.
Служащий повторил:
— Но ваш сотрудник сегодня утром в Золлне продал в фотомагазине 30 пленок «Кодака».
Этот разговор состоялся буквально за несколько минут до отъезда в аэропорт. Предпринимать что-либо по этому поводу в тот момент было уже поздно. В конце концов, разве это трагедия? Тогда я простила молодого человека, и напрасно. Ему не следовало больше доверять — вот в чем моя ошибка.