Менделеев
Шрифт:
Несложно предположить, что Дмитрий Иванович в этой ситуации просто изнемогал под грузом душевных переживаний. Националистическая окраска общественного резонанса по поводу его личной неудачи заставляла его реагировать в том же тоне, тем более что мысль о том, что он был отвергнут академией по национальному признаку, была более щадящей для его самолюбия. Но ситуация все равно оставалась мучительной. Он понимал, что своей персоной вызвал новое обострение между традиционными русскими политическими лагерями. Участники скандала уже были готовы перешагнуть через всякие нравственные ограничения. Доведенный до исступления А. М. Бутлеров написал огромную статью о своей борьбе с академическими реакционерами и отдал ее своему родственнику А. Н. Аксакову, который с радостью опубликовал ее в московской славянофильской газете «Русь». Статья, в которой сплелись обида и злость, правда и неправда, личная неприязнь к оппонентам и восхищение собой, выставляла многих вполне достойных и приличных людей в образе врагов русской науки. Само собой, попал туда и Менделеев со своей обидой. В некотором смысле выступление Бутлерова уравновешивало появившуюся ранее анонимную публикацию в немецкоязычной петербургской «St.-Peterburger Zeitung»
Несколько лет место в Академии наук, освободившееся после смерти Зинина, оставалось вакантным, но Бутлеров, продолжавший громогласную схватку с «академическими немцами», вскоре прекратил попытки выдвинуть в академики Д. И. Менделеева. Дело в том, что начиная с 1882 года «немцы» превратились в несокрушимый лагерь благодаря новому президенту академии, министру внутренних дел и шефу жандармов графу Д. А. Толстому, который сохранил «теплые» чувства к Менделееву до самого конца жизни. Завет, который граф прошептал на ухо Веселовскому в 1889 году на смертном одре — «Только помни, Менделеева в Академию ни под каким видом…», — будет исполнен. А вот Бейльштейна в конце концов изберут в академики — в 1886 году, сразу после смерти Бутлерова, который всегда был против его кандидатуры. И Бекетов дождется, пока его академические претензии осуществятся в полном объеме — он займет-таки в академии бутлеровское место по «чистой» химии.
А как же мировой эфир? В опытах с газом Менделеев его не нашел. Да ему и не дали возможности как следует утолить исследовательскую страсть в экспериментах с разреженными газами. Военных и членов комиссии Русского технического общества интересовали процессы, связанные с работой сжатых газов в пушках и силовых механизмах, а не поиски вселенского вещества. Отдав столько лет конструированию и испытанию уникального оборудования, Менделеев так и не получил возможности заглянуть внутрь вещества с ослабленными молекулярными связями. Снова, в который раз, он стал жертвой несовпадения — на этот раз между собственными научными интересами и вполне законными желаниями заказчиков исследования. Последние требовали не только сосредоточиться на упругих газах, но и ускорить работу с ними, не отвлекаясь ни на какие другие занятия.
Невозможность утолить научный интерес и явилась основной причиной болезненных разногласий Менделеева с руководством общества, которому было поручено курировать работу с газами. Зимой 1875 года Менделеев представил председателю общества П. А. Кочубею объемистый труд, содержавший отчет о проделанной им и его помощниками подготовительной работе и результатах предварительных исследований. Пытаясь адаптировать ситуацию под себя, он начал исследования с самых малых давлений и, естественно, старался задержаться на этом этапе подольше. «Вы знаете, Петр Аркадиевич, с какими подробностями, неудачами и препятствиями разного рода сопряжена всякая научная работа. А моя, сверх того, представляла неоднократно и неожиданные трудности. Поэтому Вы поймете, что скорых результатов ждать нельзя, что полученное надо проверить, прежде чем публиковать, и что во всем этом проходит много времени. Однако теперь самая медленная подготовительная работа сделана. И если я буду вновь так же счастлив, как был до сих пор, в отношении сотрудников, то надеюсь идти без уклонения по начертанному выше плану. Один я, конечно, немного могу успеть».
К 1877 году, как известно, счастье Менделеева в отношении сотрудников окончательно его покидает. Дмитрий Иванович остается практически без помощников, один на один с недовольными генералами и коллегами по комиссии (часто это были одни и те же люди, например, «отец русской пушки» генерал-майор, академик и профессор Аксель Вильгельмович Гадолин). Ясное дело, терпения у Менделеева в такой ситуации хватило ненадолго. Заметно полыхнуло, когда кому-то из служителей его лаборатории не выдали жалованье по первому требованию. Менделеев тут же написал довольно резкие и раздраженные письма Кочубею и секретарю общества Ф. Н. Львову, в которых вообще отказался от получения средств на опыты: «…Пусть процентами пользуется само Техническое общество. Служителю я отыщу какие-нибудь свои средства. Так мне покойнее и лучше. А в этом деле мой покой и мое «лучше» я считаю важнее и существеннее не только приличий или огорчения… других, но даже и того обстоятельства, что Вы сочтете мое письмо и мой отказ за повод к какому-нибудь недоразумению. У меня такового нет, или мое действие определяется лишь тем, что я вольный казак — хочу остаться вольным и им останусь во всяком случае».Очевидно, что он уже рвался прочь из этого неудачно сложившегося проекта, как и из всей своей прошлой жизни. Тем не менее работы с газами по намеченному Менделеевым плану продолжались, с разной степенью интенсивности, вплоть до 1877 года (сам Менделеев считал, что главная заслуга в этом принадлежит его племяннику, лаборанту Ф. Я. Капустину).
В январе 1881 года (всего через два месяца после провала на выборах в академию и в разгар связанного с этим скандала) Менделеев выступил перед собранием членов технического общества с отчетом о проделанных исследованиях упругости газов, а в конце выступления решительно отказался от дальнейшей работы. Причина — объем прямых профессорских обязанностей, ухудшение здоровья, трудности в оплате труда сотрудников лаборатории и необходимость возврата средств, полученных из фонда комиссии для длительной поездки за границу (он считал их своим личным долгом). Руководство опытами Дмитрий Иванович настоятельно рекомендовал поручить Гадолину. Это заявление первоначально даже не было воспринято всерьез. А затем его начали просить остаться, обещая выполнить
Но даже и после этого Дмитрий Иванович остается тверд в своем решении. «В Вашем(Кочубея. — М. Б.) письме Вы пишете далее, что ввиду «выраженного сочувствия» Вы надеетесь, что я возьму назад свой отказ в продлении опытов над упругостью газов. К великому моему сожалению, я на этот раз не могу оправдать Ваши ожидания… Думаю, что в этом смысле всякий поймет мое предложение передать дела опытов такому уважаемому ученому, как Аксель Вилъгелъмович Гадолин».Гадолин конечно же попался Менделееву под руку не случайно. Он, скорее всего, голосовал против его кандидатуры на недавних выборах в академии. С ним, в частности, молва связывала и появление упомянутого анонимного письма. И хотя объективно горячий Дмитрий Иванович ни в чем не мог упрекнуть невозмутимого Акселя Вильгельмовича, он все-таки нашел возможность выплеснуть гнев в его сторону: «Пусть Гадолин попробует!»
С этого момента началось разрушение брошенной Менделеевым лаборатории. Сначала Русское техническое общество обратилось к университету с предложением взять себе оборудование и денежные средства лаборатории с целью завершить начатые исследования. Университет отказался, сославшись на отсутствие физика, способного возглавить дело. Для решения судьбы лаборатории и связанного с ней проекта общество создало комиссию, которая постановила использовать оборудование для создания новой физической станции в принадлежащем обществу помещении и наметила кандидатуры специалистов для продолжения опытов над упругостью газов исключительно при высоких давлениях (Гадолина среди них не было). Но намерение это осталось только на бумаге. Менделеевская аппаратура (за исключением небольшой части приборов, оставшихся в университетской лаборатории и впоследствии частью проданных с аукционного торга, а частью переданных в университетский музей) вплоть до Октябрьской революции хранилась в музее Русского технического общества. Затем забота о них была возложена на Институт научной педагогики. В 1929 году по просьбе Главной палаты мер и весов приборы были переданы в ее Менделеевский музей. В описи числилось 32 прибора, помнивших прикосновение рук их создателя, но на деле какие-то уже исчезли безвозвратно, а те, что были в наличии, растеряли свою комплектность: три отсчетные трубки оказались без объективов, фонарь с конденсатором — без свечи, хрустальный набор с разновесами — без двух гирек… До конца 1930-х годов менделеевские приборы можно было встретить на питерской барахолке. Именно там кто-то из знающих людей купил и принес в Палату мер и весов «нормальный» метр, сконструированный Менделеевым по принципу уравнительного маятника, — биметаллический стержень, сводящий к нулю разнонаправленную внутреннюю деформацию. При любых перепадах температур он до сих пор «держит» одну и ту же длину.
В заключение этой главы можно, конечно, привести шутку советских ученых, что наука есть не что иное, как способ удовлетворить собственное любопытство за счет государства. Но здесь смысла в ней мало, поскольку Дмитрий Иванович Менделеев в глазах потомков ни в каких, тем более шуточных, оправданиях не нуждается. Вещество «мирового эфира» от него ускользнуло, и нужно было искать новый путь к обнаружению неуловимой субстанции. И всё же почему он повел себя столь категорично? Бурный, полный драматизма разрыв с Русским техническим обществом не просто совпал с напряженным моментом в его личной жизни — он был частью этой жизни, поскольку всё, им пережитое, было его личной жизнью, и другой жизни у этого удивительного человека не было. Через 18 лет он назовет причину, по которой бросил работу с упругими газами: «…я тогда решил жениться во второй раз, и времени было мало».
Глава восьмая
ЛЮБОВЬ
Всю жизнь, начиная со студенческих лет, Менделеев был нескладен и даже стариковат, а супруга его Феозва Никитична, даром что на шесть лет старше мужа, на вид была значительно его моложе — всегда стройна, миловидна и свежа. Но через 15 лет брака, после смерти девочки-первенца, благополучных и неудачных родов, болезней и великого множества переживаний, которые она делила с мужем, иногда не понимая их причину, всё как-то резко переменилось. Она располнела, стала меньше плакать, не старалась, как прежде, угодить супругу и уже не пыталась исправить его нервную, безудержную натуру своей кроткой любовью, а более всего теперь думала о детях, о доме. Дмитрий Иванович же вдруг оказался моложавым, видным и очень известным человеком. Она научилась настаивать и часто поступала по своему разумению. Менделеев, и без того вечно раздраженный и мятущийся, от этих перемен и вовсе начинал ненавидеть свой брак, и тут только дети, безумно и нежно любимые дети, всякий раз заставляли его идти на примирение. Но однажды всё треснуло окончательно. Ольга Дмитриевна, дочь от первого брака, в своих записках рассказывает, что после одного случая, поставившего супружескую верность Дмитрия Ивановича под сомнение, Феозва Никитична предоставила ему полную свободу, надеясь, что это поможет сохранить семью.