Менделеев

Беленький Михаил Давыдович

Именно в этом помещении, после утренней лекции, Менделеева, дымящего только что скрученной папиросой (курил только свой особый табак, запаха дешевых сортов не переносил), иногда посещало редкое состояние полной душевной расслабленности. Он делался благодушен настолько, что мог без всяких нервов беседовать о чем угодно. Охотно рассуждал о новостях химической науки, беззлобно поругивал бутлеровскую теорию строения и недавно возникшую теорию электролитической диссоциации, яростным противником которых он выступал во всех других случаях. А тут — совсем не заводился и даже смешно показывал, как, по его мнению, отличается упорядоченное состояние молекул соли в растворе, через который идет ток («Это все равно, как если бы меня вот взять да вот так прилизать…»), от состояния в растворе без тока, когда молекулы толкутся в полном беспорядке («…или вот этак растрепать»).Зато очень приветствовал стереохимию за то, что она дает более правильную картину расположения атомов в пространстве. Говорил, что мир атомов и молекул также подчинен ньютоновскому закону тяготения. Любил вспоминать молодость, гейдельбергские забавы, конгресс в Карлсруэ, недавно умершего Дюма, Вюрца, Канниццаро, Эрленмейера… Говорил об университетских делах. В то время Дмитрий

Иванович безуспешно хлопотал об устройстве новой лаборатории.

Коллеги интересовались, когда же будут выделены деньги. Менделеев их утешал — говорил, что дело не в новых стенах: «Вон Мариньяк, когда работал в подвале, какие отличные работы делал, а выстроили ему дворец — работать перестал».В такие минуты он бывал совершенно откровенен, мог даже сам себя ругнуть, скажем, за пристрастие к масленичным блинам: «Люблю я их, проклятых, хоть они мне и вредны».

В препаровочной Менделеева можно было дурашливо спросить, сколько денег он огребает за подделку дорогих вин для знаменитых предпринимателей и торговцев братьев Елисеевых (коллеги знали, что Менделеев даже не знаком с этими господами), — он только добродушно посмеивался. Впрочем, о реальных заработках он отвечал без задержки. «Сколько вам заплатил Рагозин за работу на Константиновском заводе?» — «Три тысячи рублей».Для всемирно известного ученого это было мало, но Менделеев в своих отношениях с заводчиками всегда избегал больших денег: «Много дадут и много стребуют».А вот профессорскую зарплату он считал маленькой, рассказывал, что его английский коллега и ровесник профессор Генри Энфилд Роско получает, в переводе на рубли, 300 тысяч в год, а молодой Джеймс Дьюар — 70 тысяч…

В 1883 году у Менделеева родился сын, названный в честь дедов Иваном. Средств, которые зарабатывал Дмитрий Иванович, вполне хватало на содержание двух семей. Феозва с дочерью снимали хорошую, удобную квартиру в Симеоновском переулке, рядом с гимназией Спешневой, где училась Леля. Лето они проводили на съемной даче в живописных окрестностях станции Сиверской. В 1884 году Дмитрий Иванович начал строить в Боблове, за пределами старого парка, новый дом, в котором через год поселился с новой семьей. Феозве Никитичне с дочерью он предложил занять старый дом, но бывшая жена по понятным причинам отказалась. Тогда он купил для них дачу в Ораниенбауме.

В 1887 году Дмитрий Иванович произвел окончательный раздел своего имущества между двумя семьями. Бывшей жене и дочери вдобавок к даче он выплатил 15 тысяч рублей (на самом деле речь шла об эквиваленте этой суммы в виде четырех тысяч экземпляров четвертого издания «Основ химии», которые можно было легко реализовать по пять рублей за штуку), а Боблово стало считаться наследством Володи и новой семьи. Впрочем, эта «окончательность» была делом условным — он не уставал баловать свою Лелю нарядами и сладостями, а когда пришло время, приготовил ей роскошное приданое.

Казалось, жизнь этого уже немолодого человека после бурных событий наконец-то налаживалась. В 1885 году по выслуге тридцати лет Дмитрию Ивановичу была назначена пенсия в размере трех тысяч рублей в год. Еще 1200 рублей он получал за чтение лекций. Заведование лабораторией Менделеев в это время уже оставил, что едва не стало причиной лишения его университетской квартиры — по тогдашним правилам ее мог занимать только профессор, совмещающий лекционную работу и руководство лабораторией. Но ректорат принял решение в виде исключения оставить ее за сверхштатным профессором Менделеевым на всё время его работы в университете. Словом, всё устраивалось совсем неплохо. Но покоя в его душе не было. С одной стороны, его продолжало терзать чувство вины перед бывшей семьей. Его не могли заглушить ни частые встречи с дочерью, ни дорогие подарки, ни долгие тихие беседы с первой женой, ни попытки сблизить две семьи (последнее ему отчасти удалось — Володя, особенно в первые годы, был в очень хороших отношениях с Анной Ивановной, Любой и Иваном. Брат и сестра с нетерпением ждали каждого его приезда в Боблово). С другой стороны, жизнь в кругу благополучной, всё время растущей семьи не могла потеснить в его душе смуту, связанную с его научной деятельностью.

Менделеев как никогда болезненно ощущал свое всё более усиливающееся научное одиночество. Другой ученый, сделавший открытие, равное его Периодическому закону, всю оставшуюся жизнь посвятил бы его «химическому» развитию. Он же взамен кропотливого поиска редкоземельных элементов (эту задачу Дмитрий Иванович, по сути, возложил на своего верного ученика и впоследствии друга пражского химика Богуслава Браунера, которого называл «одним из истинных укрепителей Периодического закона» [47] ) занялся охотой за эфиром, как оказалось, безуспешной, которой отдал, возможно, лучшие годы своей жизни. Пережив тяжелое поражение, он ушел в свою любимую физическую химию, которая за эти годы почти совершенно изменила свое привычное лицо. Ему, прирожденному натурфилософу, были неинтересны и даже чужды все эти загадки электропроводности, ионных равновесий и диффузий. За считаные годы изменился весь строй и стиль актуальной физикохимии, весь ее научный инструментарий. Менделеев горячо упрекал современную ему научную мысль в том, что она пошла не тем путем, «запуталась в ионах и электронах»,не подозревая, что сам может оказаться в оппозиции грядущим великим открытиям.

47

О роли Браунера можно судить хотя бы по тому факту, что Менделеев специально заказал ему статью «Элементы редких земель» и вставил ее в седьмое издание своих «Основ химии».

Но конечно же полностью избавить себя от сомнений, заглушить голос своей бессонной интуиции он был не в состоянии. Временами ему казалось, что главную задачу своей жизни он уже выполнил, что всё самое лучшее позади, что почти никто вокруг не понимает его по-настоящему. Нет, его руки не опускались, но всё чаще приходило ощущение близкого конца жизни и хотелось с кем-то объясниться, открыть кому-то душу. И он выбрал в качестве конфидентов своих детей — не теперешних, еще не вошедших в правильный разум, а завтрашних, взрослых, когда они смогут понять его.

В 1884 году он пишет старшим и младшим детям письма, которые заклеивает в отдельные конверты. На первом делает надпись: «Володе и Леле от отца их.

Прошу вскрыть их не ранее, как после моей смерти и не ранее 1888 года. Д. Менделеев».На втором тем же летучим и корявым почерком выведено: «Любе и Ване Менделеевым от отца их. Прошу вскрыть после моей смерти, но не ранее 1900 года. Д. Менделеев».Он высчитывал, чтобы дети к тому времени уже были студентами. По взволнованному духу, истовости и горячности эти послания местами напоминают письма его матери, в которых она изо всех сил пыталась передать детям свое понимание жизни и человеческого предназначения. Теперь ее сын пишет о том же: как надо правильно жить. Нижеследующие цитаты взяты из письма старшим детям — мало отличающегося по смысловому содержанию от второго, но более развернутого и подробного: «Жить надо, чтобы выполнять задачу природы, задачу Божью. А ее высшая точка — общество людей. Один каждый — нуль. Надо это помнить и начинать не издали, а подле. Окажись полезен и нужен подле стоящим, но для этого не забывай всё, сумеешь быть полезен, нужен и дорог другим. Так жил или так хотел жить сам я. Выполните же, что не мог».Жить — значит трудиться. Ради ближних, ради всех русских и далее — вообще ради всех людей. И не только людей — ради всего живого и сущего. В обоих письмах большая часть текста посвящена спасительному труду, который должен был сделать менделеевских детей счастливыми: «Трудитесь же, Володя и Леля, находите покой от труда, ни в чем другом не найти. Удовольствие пролетит — оно себе, труд оставит след долгой радости — он другим»; «Труд не суета, не работа, не ломка сил, а напротив, спокойное, любовное, размеренное делание того, что надо для других и для себя в данных условиях». В письмах есть строки, где отец призывал детей к душевной щедрости, попутно предостерегая от сердечных ошибок, в которых тут же каялся сам: «Жизнь — не рынок, где ничего даром не дается. Ведь дружба, ведь даже простая приятность отношений, ведь привязанность — не умом, расчетом и соображением определяются. Хотите этого — другим давайте даром. Только не бросайте зря — это глупо. Разум не враг сердца, а только его глаза. Для глаз и даже самых милых, самых ласковых, — ничего не давайте, для сердца — хоть всё. Ищите не ума, не внешности — сердца и труда. Их выбирайте себе в спутники. Женитесь и выходите замуж по сердцу и разуму вместе. Если сердце претит — дальше, если разум не велит — тоже бегите. Отец ваш был слаб, был уродлив в этом отношении, не понимал того, что хочет вам сказать».Едва ли не самая интересная часть этих отправленных в будущее наставлений касается увлечения политикой: «Берегитесь какой-либо малейшей политической чепухи, потому что всё латынское, а политика — латынщина, надо вырывать. Это не значит, не интересуйтесь ничем. Это значит, не составляйте политического или экономического идеала, не старайтесь его выдумывать — напрасны, ранни еще усилия. А когда будет пора, то есть когда недеятельных, бесполезных, дремлющих, жалующихся, хныкающих и сидящих сложа руки будет мало, тогда всё само собой сделается… Помните массу… Где Бог, да царь, да удача дают всё, там еще рано, всё рано, всё надо понемногу, а главное, нужен пример. Пусть имя Менделеева осветится примером детей его — и своим детям скажите…»И еще Дмитрий Иванович предостерегал потомков от гордыни. Это уже из письма младшим детям — здесь цитата просто чеканная: «Берегитесь больше всего своих же гордых мыслей — помните, что мысль, кажущаяся столь свободной, — не больше как раб прошлого, совершенно такое же естественное произведение, как волос или лист. Нужна она в общей связи, а одна ничего не значит».

Кризис тянулся долго, но жизнь продолжалась, принося не только тяжкие раздумья, но и приятные события. Одним из таких событий стала поездка на празднование трехсотлетнего юбилея Эдинбургского университета. Надо сказать, что Англия открыла для себя Менделеева значительно позже континентальной Европы. Первые его работы (по физике газов и происхождению нефти) были изданы там только в 1877 году, а статьи о Периодическом законе появились в английской печати лишь к самому концу семидесятых годов XIX века. Но именно в Великобритании его ожидало наибольшее научное признание. В 1882 году Дмитрий Иванович за открытие Периодического закона был удостоен медали Дэви, которая до сих пор считается очень высокой научной наградой. Правда, точно такую же медаль тогда вручили немцу Лотару Мейеру, из-за чего Менделеев отказался ехать на церемонию вручения. Зато в дальнейшем русский ученый будет удостоен практически всех научных почестей, которые могла воздать иностранцу английская наука. Ему будут вручены Фарадеевская медаль и медаль Копли. К концу жизни он будет обладать званием почетного доктора четырех английских университетов и членом (в большинстве случаев почетным) десяти научных обществ, академий и институтов. Его учебник «Основы химии» выдержит в Англии целых три издания. Надо учесть, что весь этот поток научных званий не имел ничего общего с валом наград, обрушившимся на Менделеева в России после того, как он был забаллотирован на выборах в Академию наук. Англичане руководствовались исключительно конкретным вкладом русского коллеги в мировую науку.

Уже первая поездка Дмитрия Ивановича на Британские острова позволила ему почувствовать симпатии англичан. По настоянию эдинбургского профессора химии и фармации Александра Крум-Брауна он поселился в его доме, где с удовольствием проводил время в обществе хозяина и других его знаменитых гостей — Эдуарда Франкланда, Германа Гельмгольца и Джорджа Габриеля Стокса. В ходе юбилейных мероприятий состоялось вручение Менделееву диплома и мантии доктора права Эдинбургского университета. Это была его первая мантия английского университета, и, как могли убедиться все присутствующие, она Менделееву очень шла. Недаром И. Е. Репин вскоре после возвращения друга написал его портрет в этом великолепном одеянии. «Ни в какой другой стране я лично не встретил столько симпатий и не нашел столько друзей, как в Англии», — говорил Менделеев. Сам он также выделял англичан из прочих европейских народов — уж, конечно, не только за славословия в его честь. Ему импонировали многие качества британского менталитета, в том числе стремление к полной научной объективности. Иван Дмитриевич приводит рассказ отца о том, как однажды после его доклада о Периодическом законе в одном из английских научных обществ кто-то из присутствующих заявил: «Я жертвую такую-то сумму на премию за лучшее исследование, подтверждающее Периодический закон». После этого немедленно встал другой джентльмен: «А я жертвую такую же сумму за лучшее исследование, опровергающее Периодический закон». Менделееву такой подход чрезвычайно понравился.