Мене, текел, фарес
Шрифт:
— Мы рассчитываем на вас, — сказал ему Урфин Джус.
— Понимаю, берусь опубликовать в журнале проблемную статью.
— Будем давить прессом прессы, — ухмыльнулся журналист.
— Четвертая власть, — пояснила журналистка.
— Хорошо б зарубежье откликнулось, — сказал Урфин.
— Это будет такой резонанс, — кивнула Зоя Олеговна и обратилась к нам: — А вы что скажете?
— Ах, так вы все в борьбе,
Наконец-то появился академик Рачковский. Дружно ухнув, все выбежали из комнаты его встречать.
— Пока шел к вам, братья и сестры, — начал он с порога, — у меня вертелась все мандельштамовская строка «Я буду метаться по табору улицы темной». Вам не приходило в голову, что по латыни Фавор читается именно как «табор»: То есть греческая фита, как мы ее читаем по Рэхлину, дает латинскую тэту в прочтении Эразма. У нас, выходит, фита, у них — тета. Теперь смотрите далее. У нас — вита, у них — бета. У нас — Фавор, у них — Табор.
— Так это что — даже табор темной улицы может быть преображен в Фавор? — спросил Грушин.
— Хотите с морозца чайку? — предложила Зоя Олеговна.
— Чайку, чайку, — кивнул отец Петр.
Она принесла Рачковскому чашку чая, положила в розетку варенье.
Все вдруг замолчали и дружно наблюдали, как Рачковский дует на кипяток, как накладывает варенье в чай. Как отпивает, морщится, приговаривает:
— Горячо, горячо.
— Михаил Михайлович, — нарушил паузу отец Петр. — Позвольте довести до вашего сведения некоторые подробности. С одной стороны, сейчас повсеместно, буквально во всех храмах, развилась новая ересь: послушание иерархии. То есть как иерархия скажет, так и поступай, так и служи. И этой ереси надо как-то противостоять. А с другой стороны, напомню вам, что наша община, состоящая из цвета московской интеллигенции, с самого начала своего существования находилась под пристальным вниманием органов и косыми взглядами священноначалия.
— Разумеется, — подтвердил Рачковский, — священноначалие поглядывало на наши реформаторские начинания подозрительно и, как вы выразились, косо. Как это у Овидия: ан нэсцис лонгас рэгибус эссе манус...
Все уважительно закивали и многозначительно переглянулись.
— Я по-латински ни бум-бум, — успела шепнуть мне Анна. — Но что-то у них явно не так. Еретики, может быть. Для Стрельбицкого
— Где больше двух, там говорят вслух, — укорила нас Зоя Олеговна. — Это признак невроза — шептаться в обществе.
— От косых взглядов они перешли к погрому, — выкрикнула в сердцах журналистка.
— Они у нас отбирают Рождественский храм, церковный дом, разгоняют общину, мы вот-вот окажемся на улице, — горячо продолжал журналист.
— Как, на улице, у нас же два храма, что, и Введенский храм тоже отбирают? — встрепенулся Рачковский.
— Михал Михалыч, простота, — печально покачала головой Зоя Олеговна. — Ну причем здесь Введенский храм?
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила меня на ухо Анна, тревожно поглядывая на Зою Олеговну. — Почему у них два храма? Говорю тебе — это секта.
— Так он принадлежит общине или нет? — спросил Рачковский, перекладывая в чашку остатки варенья. Большая густая капля, не удержавшись на краю ложки, шлепнулась на бархатную скатерть.
Рачковский чуть съежился и прикрыл ее блюдцем.
— Принадлежит, — ответил Урфин, — но, во-первых, тут дело принципа: раз они один храм отбирают, в любой момент отберут и другой…
— У вас вареньице капнуло, — заметила Рачковскому Зоя Олеговна.
— Где? — удивился он, оглядывая скатерть вокруг блюдца.
— А вы блюдце на него поставили, — не сдавалась она.
— Ты мне скажи, просить мне отца Петра покрестить Стрельбицкого или не связываться? А то втянут они его в свою борьбу, — снова боязливо шепнула мне Анна.
Я пожала плечами.
— Ладно, — вздохнула она, — что делать — буду тайно молиться отцу Киприану, чтобы он подал мне знак.
— Нас гонят, — простонала журналистка. — При чем здесь Введенский храм?
— Так он остается нам? — с облегчением вздохнул Рачковский, вытирая рот.
— Как вы не понимаете, — с досадой воскликнул Урфин. — Мы московскому духовенству — темному, необразованному, консервативному, как бельмо в глазу. Их раздражает, что у нас своя община, что мы все реформируем, что у нас свое богослужение, русский язык, агапы и, между прочим, и то, что вы, Михал Михалыч, у нас проповедуете и читаете лекции!
— Что ж, — заключил Рачковский — тут надо бороться. Мое содействие.