Меньшее зло
Шрифт:
Но на этот раз обошлось. Метров через триста джип остановился, отпустив «Мерседес» вперёд.
— Вылезайте, — сказал Андрей. — Дальше пешком прогуляемся. Тут недалеко. Чуть в горочку — и мы дома.
Втроём они подошли к железным воротам в сложенном из грубых камней заборе, Андрей вытащил из кармана ключи, поколдовал с замком. Ворота жалобно застонали, открываясь. Он пригнулся, насторожённо вглядываясь в темноту, пробормотал что-то невнятное, но явно ругательное.
В доме пахло старым деревом, въевшимся в стены дымом, козьей шерстью и пылью. Андрей включил фонарик, очертил круг, высветив вытертый до дыр ковёр на полу, полированный райкомовский стол для заседаний
— Здесь будете спать, — сказал он. — Ночью. А днём вот туда. — Он махнул рукой в сторону люка в полу. — Чтобы от греха подальше. Еду вам Шамиль будет носить, воду там, ещё что понадобится… И на двор не показывайтесь ни под каким видом. Тут место тихое, но всякое может быть. Лучше, чтобы вас не видели. Света здесь нет, но вот там свечки лежат. И зажигалок штук пять. Ставни плотные, но всё же иллюминацию не устраивайте. Мобильники отдайте сюда. Если что нужно будет передать, в подвале труба идёт, вроде как от отопления, только лопнувшая. Постучите три раза — придёт Шамиль. Он рядышком. Что ещё?
— Тут холодно, — сказала стучащая зубами Дженни.
— Да, — согласился Андрей. — Что есть, то есть. Не Версаль. В подполе армейские одеяла. Штук десять. И матрасы вот. В принципе, недельку-другую перетерпеть можно. А там, глядишь, все и образуется. Чтоб не простыли, надо ноги и голову утеплять… Вот вам от Ларри Георгиевича.
Из полиэтиленового пакета Андрей вытряхнул на стол две мохнатые папахи, две сванки из валяной шерсти и связку полосатых пушистых носков.
Глава 23
Кумушки
«Умные из её женщин отвечают ей,
и сама она отвечает на слова свои».
Ленка была обычной бабой. И, как всякой бабе, ей в первую очередь хотелось не просто хорошей жизни, но ещё и признания высокого качества этой хорошей жизни всеми, кто знавал её в нищете и ничтожестве. Ей, законной жене премьера и будущего президента великой страны, до судорог было необходимо, чтобы именно сейчас рядом оказался кто-то из прошлой жизни, помнящий её рядовой девочкой из НИИ, мотавшейся по местным командировкам и колхозам, весело прыгавшей из одной кровати в другую, не из-за денег или блядства, а потому что было интересно и хотелось любви и чуда, поднимавшей спущенные петли на колготках и перебивавшейся от зарплаты до зарплаты, сидевшей на телефоне в первой фирме страны, куда её взяли по знакомству и по старой памяти, потому что когда-то один из отцов-основателей, вытаскивая из её волос жёсткие соломенные стержни, прочёл нараспев:
«Верка Вольная, коммунальная жёнка.Так звал меня командир полка.Я в ответ хохотала звонко,упираясь руками в бока.Я недаром на Украинев семье кузнеца родилась.Кто полюбит меня — не кинет.Я бросала. И много раз».Вот ведь какая странная штука — память. Сколько лет прошло, а такая ерунда — и помнится.
Более всего ей хотелось увидеть не Платона или Ларри, а Марию. Ленка никогда не испытывала к ней ни ненависти, ни вражды, хотя прижившееся в «Инфокаре» словечко «Кобра» было запущено именно ею.
Слово это вызвано к жизни страхом и подавляющим волю ощущением собственной стопроцентной зависимости
После двухмесячной давности звонка, когда она сняла трубку в кабинете и услышала голос Марии, в котором прозвучало вполне естественное удивление, что именно она, Ленка, находится в квартире Федора Фёдоровича, отвечает на звонки, да ещё и является отныне его полноправной супругой, произошло очень многое. Жизнь переменилась до полной неузнаваемости. Да ещё и муж запретил категорически поддерживать контакты с «этими» из «Инфокара».
Кстати, о муже. Его головокружительный карьерный взлёт Ленка воспринимала с нескрываемой радостью. Но не оттого, что стала сначала женой замминистра внутренних дел, потом — министершей, потом премьершей и почти одновременно президентшей (хоть и и.о.), а потому, что вроде бы появилось противоядие против сладкой инфокаровской отравы, сковывавшей волю и лишавшей будущего.
Но чем больше проходило времени, тем чаще ей казалось, что противоядие не сработало. Малозаметная трещина в их отношениях, образовавшаяся в первые послеинфокаровские месяцы, ширилась — муж с каждым днём всё больше отдалялся, уходил в себя. Он появлялся по вечерам в огромной, не по потребности, а по статусу, загородной резиденции, сбрасывал на руки ждущей прислуге кожаный плащ, торопливо выслушивал просителей и подчинённых, раболепно ожидавших аудиенции, сперва застенчиво, а затем в открытую вытягивал изрядную дозу коньяка и устраивался перед телевизором, переключаясь с одного спортивного канала на другой. Топтуна, который в это время принимал телефонные звонки, к себе не допускал. Ленку — тоже.
Ещё секунду назад на экране метались испанские футболисты, стремясь сравнять счёт, а теперь уже два огромных негра наносили друг другу зубодробительные удары. Потом стройные пловчихи синхронно задирали вверх ноги. И снова футбол.
Ни разу Ленке и в голову не могло придти, что она вышла замуж за любителя спортивных зрелищ.
Как-то, потеряв терпение, она встала перед ним, загородив экран.
— Что происходит? — спросила Ленка. — Что с тобой происходит?
— Я отдыхаю после работы, — сквозь зубы процедил Федор Фёдорович. — У меня тяжёлая работа. Не мешай.
Она выбежала, пряча лицо.
Утром муж вскакивал, в глазах обнаруживался прежний стальной блеск, бежал в бассейн, до третьего пота выжимал рукоятки тренажёра, принимал душ и садился завтракать — с овсяной кашей, блюдцем кураги и земляники, чашкой зелёного чая. Когда же появлялся адъютант и с еле слышным шёпотом протягивал ему телефон, муж менялся на глазах.
Лицо становилось бледным, он брал трубку и говорил:
— Слушаю.
Однажды Ленка спросила:
— Тебе трудно?
Он ответил с неожиданной искренностью, не бывшей между ними уже давно:
— Я никогда не мог представить себе, что это такой кошмар.
— Но ты же служишь.
— Кому? — горько спросил он.
— Ну… Стране… России.
— Я не знаю, что это, — признался Федор Фёдорович. — Я не знаю, что ей нужно. А те, кто знают, — не говорят.
Он, притянув к себе, взлохматил ей волосы. Но тут вошёл адъютант, и всё закончилось, не начавшись.
Ленка как-то чуть было не сказала мужу: «Брось все, это не твоё», но вовремя спохватилась. Не потому даже, что с этой работы не уходят просто так. А потому, что вспомнила, как в точности эти же слова были сказаны ею Серёжке Терьяну перед роковой поездкой в Питер. Какая-то большая беда придвинулась совсем вплотную, и называть её по имени было страшно.