Меньшее зло
Шрифт:
Кровь из носа лилась, как из крана. Он добежал до туалета, намочил полотенце, накрыл лицо, плотно прижимая холодную ткань к носу. Не помогло. Ярко-красные следы тянулись по всему номеру. Тогда он, захлёбываясь солёным, набрал телефонный номер.
Врач появился быстро, окинул взглядом номер, изменился в лице…
Через короткое время Илья Игоревич оказался в больничной палате. От питерской палаты она отличалась, безусловно, в лучшую сторону. Только там он был здоровым симулянтом, косившим от применения к нему меры пресечения, а здесь — без двух минут инсультником, прикреплённым проводами к десятку разнообразных медицинских приборов.
Но обошлось. Через двенадцать дней Илью Игоревича, слабого и одурманенного лекарствами, выпустили на залитую солнцем парижскую улицу, где его поджидала машина с водителем. По-русски водитель ни слова
Федор Фёдорович поджидал Илью Игоревича в квартирке с маленькой гостиной и одной спальней. Они обнялись.
— Как ты? — спросил Федор Фёдорович.
— Лучше. Только спать всё время хочется. Слабость ужасная. Можете объяснить, что происходит?
— Интриги, — туманно ответил Федор Фёдорович. — Тайны мадридского двора.
— Ну и что мне теперь делать?
— Пока поживи здесь. Мы эту историю должны скоро закончить. Дело-то практически развалилось, у них на тебя ничего нет. Если бы Еропкин не активничал, вообще бы ничего не было. Мы его чуток приструнили, так что он затих. Но надо все закрыть официально.
— А почему вообще всё началось? Это же вы его обратно поставили. Не могли сказать, чтобы не активничал?
— Я же говорю — интриги. Я тогда ошибку, наверное, сделал. Про то, что я тебя просил помочь Терьяну, никому не сказал. А когда всё случилось и Еропкина вернули на место, он заехал в Москву и пожаловался в «Инфокаре», что на него давят. Меня в этот момент в Москве не было. Ну, ему и дали зелёный свет, да ещё помогли малость. Так вот все и получилось. Да и ты мне поздновато позвонил, уже никак было не остановить. Ну да ничего… Париж — не самое плохое место для поправки здоровья. Месяца два поживёшь тут. На карточку тебе сбросили тридцать тысяч. Должно хватить. Надо будет — звони. Но только если что со здоровьем или если деньги кончатся. А так я тебя сам найду.
Илья Игоревич из этой беседы уяснил важную вещь. Федор Фёдорович к его бедам причастен не был, и вполне можно рассчитывать на его помощь. Кроме того, слова Федора Фёдоровича однозначно свидетельствовали, что инфокаровское начальство пустило под нож не конкретного Илью Игоревича, а некоего неизвестного им врага, вознамерившегося испортить жизнь одному из легиона директоров, ежечасно кующему для «Инфокара» деньги. Так что произошла досадная ошибка, которая будет исправлена. Еропкину более не позволят гнобить Илью Игоревича. А от него, в свою очередь, требуется побыстрее забыть про Еропкина.
И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим.
А кто не послушается, тому спокойно отвернут голову.
Два месяца превратились в три с половиной, но зато на Родину Илья Игоревич возвращался на частном самолётике «Фалькон» с обслугой из швейцарцев. Кроме него и Федора Фёдоровича, в самолёте был ещё пассажир — рыжий, усатый, с жёлтыми тигриными глазами.
— Илларион Георгиевич, — представился пассажир. — Можно просто Ларри. Приношу вам свои извинения за доставленные неприятности. Я слишком поздно узнал, что вы знакомы с нашим другом Фёдором Фёдоровичем. Я специально прилетел вместе с ним, чтобы извиниться лично. Хотя и понимаю, что никакие извинения, тем более деньги, не могут загладить причинённый вам вред. А только такая встреча, как сегодня, когда мы, мужчины, можем посмотреть друг другу в глаза, и я, от своего лица и от лица своих товарищей, признаю совершенную непростительную ошибку. Я хочу, чтобы бокалы, которые мы сейчас поднимаем, обозначили первый и искренний шаг к примирению.
Вино было отменным, и время пролетело незаметно.
Перед самой посадкой Ларри сказал:
— Мы решили все вопросы. В Питере вам сделают предложение. Оно состоит в том, чтобы вы перешли на работу в Балтийское пароходство. У вашего начальства, да, не скрою, и у нас тоже, есть там интересы, и нам хотелось бы иметь возможность иногда напрямую обращаться к кому-нибудь из руководства. Лучшей кандидатуры, чем вы, нам не найти.
Вот этого самого Ларри и его партнёра, легендарного Платона, Илья Игоревич и поджидал, выдернутый из руководящего кресла ночным звонком с самого верха, спешно проинструктированный и отправленный в важную и сверхсекретную командировку на Кавказ.
Он не увидел, как именно появился Ларри. Просто сплелись в плотную ткань лучи света и полоски
— Здравствуйте, Илья Игоревич, — прозвучало с сильным акцентом, — с приездом. Устали с дороги? Сейчас принесут чай. Садитесь поближе к огню. Не лето. Вам наверху постелили. Там тепло. Мы сейчас поговорим. А потом пойдёте отдыхать. Присаживайтесь. Я знаю, вам предложили серьёзную позицию в администрации, — продолжил он, когда Илья Игоревич опустился в кресло у камина. — Чтобы вы не упрекнули нас в неискренности или ещё в чём-то, скажу сразу, что к этому предложению мы отношения не имели. Но считаем его правильным и будем искренне рады, если вы сочтёте возможным его принять. Я откровенно скажу вам, Илья Игоревич, мы полностью поддерживаем Федора Фёдоровича. Платон Михайлович и я — мы отвечаем за то, что Кавказ проголосует за него. Так и будет. Но мы не собираемся после этого просиживать штаны в приёмных, напоминая о былых заслугах. У президента свои дела, у нас — свои. Более того, по известным причинам, за нами тянется длинный хвост не очень приятных историй. Мы выбираем президента не на год и не на два. Мы вообще не президента выбираем, а будущее страны. И мы бы не хотели компрометировать это самое будущее ненужными связями с неправильными людьми. Вы должны понимать, Илья Игоревич, что нам от власти, которую мы сегодня ставим, мало что нужно. Мой товарищ и я — мы сами можем сделать не меньше, чем покойный Иосиф Виссарионович, только без крови. Он кровь проливал, потому что у него, кроме крови, ресурса не было. А у нас деньги есть. Это посильнее крови будет. Но, с другой стороны, власти много что может понадобиться от нас. И нужен будет способ это передать. Так что, Илья Игоревич, ваш приезд сюда мы рассматриваем как серьёзный шаг по налаживанию будущих конфиденциальных отношений. Я понятно объяснил?
Илья Игоревич кивнул, изучая непроницаемое лицо Ларри. За прошедшие годы он сильно изменился — соломенно-жёлтые волосы стали почти белыми, по щекам протянулись глубокие вертикальные морщины, лихие усики джигита превратились в густые усы аксакала. Только глаза весёлого тигра-людоеда, жёлтые, с зелёными искрами и маленькими точками зрачков, не реагирующих на чередование света и тени, остались прежними.
— Я предполагал, что при нашей встрече будет присутствовать Платон Михайлович, — промурлыкал Ларри, разливая по высоким стаканам вино. — Но он с утра уехал в обсерваторию, встречаться с учёными. Не успевает вернуться. Звонил только что, просил извинить. Представляете, Илья Игоревич, чем больше живу на свете, тем больше разочаровываюсь в людях. Я — коммерческий человек, понимаю разговоры с коммерческими людьми. Но к учёным я всегда относился, — Ларри поставил стакан и поднял вверх веснушчатые руки, — как к святым. У которых есть наука, есть принципы. Они там, в обсерватории, живут как здесь, в республике, никто не живёт. Свет есть, газ есть, горы кругом красивые, зарплату платят регулярно. Не миллионы, но жить можно. По эту сторону их шлагбаума такая нищета начинается, что представить трудно. Завтра, если пожелаете, я вас по городу провезу, сами посмотрите. И что? Платон Михайлович к ним приехал, а они говорят — дай денег на новый телескоп и зарплату удвой, тогда проголосуем. Не в деньгах дело, Илья Игоревич. Деньги можно дать. Только они знают, что в других местах в сто раз хуже, чем у них. Как можно в такой ситуации деньги просить? Если бы они шахтёры были или милиционеры, я бы понял. Но они же учёные люди, профессора, интеллигенты, а думают только о себе. Вот Платон Михайлович и остался — объяснить им, как они неправильно себя ведут. Давайте выпьем за нашу встречу, Илья Игоревич, за успех того большого дела, которое мы делаем, и ещё за то, чтобы никогда мы не разочаровывались в людях, а люди — в нас.
Чем дольше Ларри говорил, тем сильней прорезался грузинский акцент, так что к концу его речи Илье Игоревичу показалось, что Ларри намеренно утрирует, добиваясь известного только ему эффекта. Зелёные искорки в глазах мелькали все быстрее, и скрытые усами губы медленно выпускали наружу паутину слов.
— У вас было некое дело, — заметил Илья Игоревич, вклинившись в случайную или намеренно оставленную ему паузу.
— Да, — согласился Ларри. — Одно дело. Что вам успели рассказать в Москве?