Меншиков
Шрифт:
Возвращаясь как-то с пирушки сильно подвыпивший, Алексей в сердцах говорил своему камердинеру:
— Жену мне чертовку навязали; как к ней ни приду, все сердитует, не хочет со мной говорить.
12 октября 1715 года Шарлотта родила сына, Петра Алексеевича [25], но… преждевременно, уже на четвертый день, встала с постели принимать поздравления, «почувствовала себя плохо, и скоро оказались такие признаки, что врачи объявили ее безнадежной».
Через девять дней после родов Шарлотта скончалась, «имея от рождения своего 21 год, а от брачного сочетания 4 года и 6 дней» [43] .
43
Позднее
«Кронпринцесса замечала зависть при царском дворе по поводу рождения принца, — доносил своему двору австрийский резидент Плейер, — она знала, что царица тайно старалась ее преследовать, и по всем этим причинам она была в постоянной печали».
У Плейера, прекрасно понимавшего происходящие в России исторические изменения, эти события и даже все более или менее близко касающееся Петра должно было находить извращенное отражение. «По долгу службы» он обязан был со всем тщанием выискивать признаки непрочности петровских реформ, не брезгуя при этом приписывать и самому Петру, и даже семейным его неоправданную жестокость, «зависть», «тайные преследования», всяческие черные козни. Приписывания такие, конечно, не вязались с известными фактами. Так было и с донесением Плейера о смерти Шарлотты. Ведь известно же было, что кронпринцесса умерла через девять дней после родов. Как же в эти девять дней, будучи прикована к постели, она могла «замечать зависть» по поводу рождения у нее сына?.. И «тайные преследования», о которых доносил Плейер своим, оставались «тайной» для всех.
В действительности же тем, кто считал выгодным для себя отстранение Алексея, не только не нужно, но и опасно было укреплять Петра в этой мысли.
Надобно было предоставить дело только его естественному течению, так как всякое вмешательство со стороны заставило бы проницательного Петра сразу насторожиться, задуматься над тем, почему и кому выгодно отстранение Алексея.
И если мачеха действительно считала желательным отстранение пасынка, то тем более она должна была скрывать от мужа и окружающих эти чувства.
И Екатерина, по общему мнению, действительно «к пасынку казалась добра», «погибели его не искала», видимо, отчетливо представляя, как придет это само собой, без нее.
Повелев учредить кронпринцессе «приличное характеру царскому погребение», но «желая истребить непристойный и суеверный обычай выть, приговаривать и рваться над умершим», Петр повелел «наистрожайше заказать, чтобы никто над сею царевною, так и над всеми прочими, не издавал такого непристойного вопля».
И это расценивалось как петровская «новость», и это ножом по сердцу ударяло старозаветных людей.
Тело Шарлотты «со всем царским великолепием» было погребено в Петропавловском соборе, двор был в глубоком трауре.
В день похорон жены Алексей получил от отца письмо.
«С горечью размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, — писал Петр сыну, — за благо избрал последний текстамент тебе написать и еще мало подождать, аще нелицемерно обратишься. Если же ни, то известен будь, что я тебя весьма наследства лишу… ибо я за мое отечество и людей живота своего не жалел и не жалею, то как могу тебя, непотребного, пожалеть?»
Это было сокрушительное, уничтожающее письмо, не оставляющее,
Зная, какую страшную ярость вызывали у Петра зловредные происки врагов «перемен», как жестоко всенародно расправлялся он с ними, предупреждая при этом, что подобным же образом будет поступлено с любым недругом того нового, что завоевано кровью лучших российских сынов, — зная все это, другой на месте Алексея оцепенел бы от страха и обреченности. Но у Алексея полученный от отца грознейший и притом последний его «текстамент» вызвал только еще больший прилив упрямства, дикой непримиримости, озлобления. Немедленно он послал за своими друзьями.
Как быть? Тем более что на следующий день после похорон кронпринцессы Екатерина тоже родила сына, Петра Петровича. До сих пор у нее в живых были только дочери, теперь сын Екатерины мог быть законным наследником трона. Алексей твердо помнил мрачные предположения своих друзей: «Пока у мачехи сына нет, так она к тебе добра, а как у ней свой сын родится, то не такова будет».
И действительно, люди близкие к Алексею рассказывали, что, когда Петр Петрович родился, Алексей много дней был печален. Но они позабыли либо действительно не знали о получении Алексеем в это время громового письма от отца, в котором Петр, до рождения внука, Петра Алексеевича, и сына, Петра Петровича, независимо от этого предупреждал Алексея, что в случае упорства он отсечет его, «яко уд гангренный». «И не мни себе, — писал Петр, — что ты один у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину (Богу извольшу) исполню». Письмо это совпало с рождением брата Алексея, Петра Петровича; причина печали могла быть двоякая. Что отвечать отцу? Просить прощения в том, что заслужил гнев, обещать исправление? Он потребует к флоту, к заводам, каналам… И как ему угодить? И для чего угождать?
У мачехи сын, — теперь не будет добра; лучше отказаться от наследства и жить в покое, а там — что Бог даст.
И Вяземский и Кикин советовали отказаться от наследства. Кикин, большой, рыжий, широкоскулый, с мутно–синими глазами, сумрачно говорил:
— Тебе покой будет, как ты от всего отстанешь, — лишь бы так сделали! — И, внимательно оглядывая худого, узкогрудого Алексея — тонкий серый кафтан на субтильной фигуре, короткие панталоны, белые чулки, туфли с пряжками на тощих, прямых как палки ногах, круглые карие глаза, припухшие губы на длинном, изможденном лице, — добавлял: — Я ведаю, что тебе, за слабостью твоей, не снести… Напрасно ты не отъехал… Да уж того — негде взять!..
И Вяземский сиплым голосом зло–загадочно говорил:
— Волен Бог да держава; лишь был бы покой.
И, отклонившись, тупо уставившись заплывшими глазками в пол, он, деланно отдуваясь, торопливо оглаживал свою толстую грудь.
То же советовал и князь Василий Владимирович Долгорукий
— Давай писем хоть тысячу, еще когда-то что будет! Старая поговорка: улита едет, коли то будет… Это не запись с неустойкой! Пиши отцу, что готов отказаться от престола.
И Алексей написал так, как советовал Долгорукий.
«Милостивый государь–батюшка! Сего октября в 27 день 1715 года, по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел, за что много донести не имею, только, буде изволишь, за мою непотребность, меня наследия лишить короны Российской, буде по воле вашей. О чем и я вас, государь, всенижайше прошу. Детей моих вручаю в волю вашу; себе же прошу до смерти пропитания. Сие все предав в ваше рассуждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын Алексей».
Однако Петр ответил ему, что остаться «ни рыбой ни мясом» нельзя, предложил: «Или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах».