Меншиков
Шрифт:
— Что же имел в виду князь Меншиков, действуя таким образом? — спросил Шлиппенбах. — Возвести Екатерину на русский престол после смерти Петра Алексеевича? Так, мистер Брук?
— Может быть, может быть…
— Но она так недавно сошлась с государем! И притом… Словом, нужно было обладать сверхъестественной прозорливостью, чтобы угадать в ней будущую царицу!
— А чем объясняется все-таки, что князь Меншиков в этих условиях не принял мер к удалению Алексея из «пагубной для него среды», как выразился мистер Брук? — процедил Деби, отпивая из стакана. — Тем более что он же отвечал за его воспитание?!
— По той, очевидно, причине, майн херр, — сдержанно, важным тоном ответил
— Слов нет, удаление Гюйсена — громадная ошибка, — вставил Лави, — но видеть в этом тонкую интригу решительно нет никакого основания. В этом, — кивнул Шлиппенбаху, — я с вами согласен.
— А таскать за волосы? А намеренно приучать к пьянству? — насмешливо–отчетливо спросил Вестфаль, кривя губы. — Это тоже обычные методы воспитания?
— Я понимаю, о чем вы хотели сказать, — ответил Шлиппенбах совершенно серьезно. — Князь Меншиков трепал Алексея за волосы. Пусть будет так. Но здесь это принято! Здесь все наставники таким образом наказывают своих воспитуемых! Пьянствуя же, Алексей просто подражал окружающим… А что вы скажете об исключительно разумном браке царевича с принцессой Шарлоттой? — спросил в свою очередь Шлиппенбах, подняв брови. — Об этом вы как полагаете?
— Брак был устроен Гюйсеном, — буркнул Деби.
— Да, Гюйсеном, — согласился Шлиппенбах, — агентом князя Меншикова, — подчеркнул, — с полного одобрения последнего. Так? И это, несомненно, говорит в пользу князя. Несомненно! Так как он вполне разделял стремление государя к тому, чтобы с этой стороны хорошо устроить царевича.
Он мельком взглянул на Вестфаля и, переведя взгляд на Деби, продолжал:
— Да, именно так. Сомнений в искренности Александра Даниловича эта женитьба не вызывает. И если позднее отец пришел к убеждению устранить сына, то князь Меншиков тем более не стал отклонять государя от этого намерения, так как ему было безусловно легче прийти к той же мысли. Не так ли?..
— Как бы то ни было, — вставил Брук, — а смерть царевича Алексея избавила князя Меншикова от большой заботы. Не так ли? — спросил с заигравшей в глазах злой улыбкой [54] .
54
В своих мемуарах Брук написал, что царевич был отравлен и что он, Брук, лично присутствовал при этом событии.
— Да, — согласился хозяин, — в этом я с вами согласен. Но… почему только князя Меншикова?
— Вот именно! — вмешался де Лави. — А государь? Он не меньше князя должен быть доволен успехом своего министра Толстого, так как если бы он не привез беглеца, государю, как известно, предстояла бы большая опасность! Отсутствие наследника возбуждало надежды недовольных и дало им смелость составить заговор против своего монарха. Это ведь двадцать девятый заговор, открытый со времени вступления Петра Алексеевича на престол! — И вздохнул. — К счастью, о нем узнали вовремя!
Шафиров молчал, как будто разговор вовсе его не касался. Разделавшись со стерлядью, он принялся за голову поросенка.
— Вот это добро! Это я понимаю! — бормотал, проникая вилкой во внутренности черепа. — Где такую благодать можно найти за границей? Не–о-быкновенно!..
— Кушайте, кушайте, — радушно улыбался хозяин.
«Вот и столкнул лбами господ резидентов! — думал
Шафиров, с хрустом разгрызая поджаристое поросячье ушко. — Нового, правда, не много, но… кое-что выясняется! А Шлиппенбах-то, Шлиппенбах!.. Как рассыпается! Оно, правда, понятно. Представитель хищной, но трусливой державы, трепещущей
55
Позднее, желая подчеркнуть неприязненное отношение Англии к России, король отозвал Вебера из Петербурга, не заменив его другим резидентом.
Вестфаль тихо переговаривался с Деби.
— В этом государстве, — шептал датчанин, осторожно озираясь по сторонам, — когда-нибудь все кончится ужасной катастрофой: вздохи многих миллионов душ против царя поднимаются к небесам.
— Да, да, — кивал Деби, растягивая тонкие губы в неловкую улыбку, — тлеющая искра повсеместного озлобления нуждается лишь в том, чтобы раздул ее ветер и… чтобы нашелся мужественный предводитель, от которого только и требуется, чтобы он был смел и щедр. Это ведь все, что окружающие могут заметить в таком человеке, если, конечно, тот достаточно осмотрителен [56] .
56
Враждебная позиция, занятая Деби, старание его «раскрыть тайну кончины царевича» привели к тому, что этот дипломат по приказанию Петра был арестован.
— Нет, сударь, это вы не толкуйте, — загадочно улыбался Вестфаль. — Никакие рассуждения о щедрости и смелости не могут прикрыть того обстоятельства, что сейчас, когда здесь у престола стоит не какое-то напыщенное ничтожество, а чистейшая добродетель, нужно только одно: чтобы и лица, призванные к непосредственному управлению государством, выделялись счастливейшим сочетанием благочестия и талантов.
— Вот при таких-то высоких достоинствах они и цепенеют! — изрек мистер Брук.
— Ничего, — кивал, ухмыляясь, Деби, — на этой земле, — потопал он носком сапога, — вид денег надежно выводит из оцепенения такие «таланты».
— Это уж — будьте покойны! — неожиданно согласился Вестфаль, дав понять, что до этого он просто шутил.
Брук поднялся, попросил у хозяйки разрешения курить.
— Алексей имел значительную партию в пределах империи, — говорил де Лави, подымаясь вслед за мистером Бруком.
— Именно, именно, — сухо хрипел англичанин, не вынимая изо рта трубку. — И духовенство, и дворянство, и купечество стояли за Алексея. Меня уверяли, что знатнейшие лица снабдили его деньгами и обещали служить его интересам…
— Вот–вот, — хмурясь, соглашался де Лави. — Следовательно, чрезвычайная строгость российского государя совершенно необходима и целесообразна? Ведь страшные же опасности окружают царя на каждом шагу! Не так ли?
— Господа! Может быть, желаете перейти на веранду? — обратилась хозяйка к гостям.
Шафиров тяжело поднялся. Понемногу стали вставать из-за стола и остальные. Разговор оборвался.
— Как, Петр Павлович? — спросил хозяин, беря Шафирова под локоть. — Слышали, какие разговоры ведет «кое-кто»?